Монтаньяры

Молчанов Николай Николаевич

В бурных событиях 9 термидора затерялись, отступили на второй план два знаменательных эпизода. С полудня до 4 часов дня на площади перед Ратушей собралась большая толпа рабочих. Они бурно протестовали против снижения зарплаты из-за объявленного 5 термидора максимума. Но Коммуне было не до них и к вечеру они разошлись. Как обычно, в этот день заседал Революционный трибунал. А затем двинулись роковые телеги с осужденными. В Сен-Антуанском предместье, возбужденном противоречивыми слухами о событиях в Конвенте, толпа окружила конвой и попыталась освободить обреченных на смерть. Однако прискакал с отрядом жандармов Анрио и восстановил порядок, который стал ненавистен народу, отвергавшему максимум и бессмысленный террор. То и другое в представлении большинства связывалось с именем Робеспьера. Именно в это время раздаются призывы к восстанию

во имя спасения Робеспьера! Смятение, непонимание, растерянность и равнодушие — вот чувства, какие вызвали эти призывы.

И все же привычка, укоренившаяся традиция революционных действий под руководством Коммуны могла повлиять на события. Многое зависело от поведения действующих лиц, а в конечном счете — от народа, от его представителей в секциях. Они оказались перед выбором: Коммуна приказывала направить людей с оружием для борьбы против Конвента. А из Конвента поступил приказ не выполнять распоряжений Коммуны. Четыре начальника легиона из шести сразу же подчинились Конвенту и отказались выполнять приказы Анрио. 32 секции Парижа из 48 решили подчиниться Конвенту. Но 16 командиров батальонов все же послали отряды на Гревскую площадь. Некоторые из них просто не получили никаких указаний из Конвента. Во всяком случае, в 7 часов вечера около Ратуши собралось больше 3 тысяч человек. Это, конечно, не могло идти в сравнение с массовыми порывами прежних исторических выступлений Коммуны, когда по ее призыву собиралось свыше 50 тысяч человек. Зато к Коммуне пришли канониры с 32 пушками. Если учесть, что сначала Конвент охраняла только одна рота, то Коммуна несколько часов имела явный перевес.

Несчастье состояло в том, что Коммуна оказалась беспомощной. Генеральный совет объявил себя в состоянии восстания против «угнетения» Конвента «изменниками», преследующими Робеспьера. Воззвание Генерального совета призвало народ к восстанию, чтобы не дать «погибнуть завоеваниям 10 августа и 31 мая», спасти Робеспьера, «давшего утешительный догмат о существовании Верховного существа и о бессмертии души». Такой призыв ничего не разъяснял, никого не воодушевлял. К тому же его мало кто и знал, ибо напечатать текст просто не успели.

Довершением всех злоключений Коммуны явилась лихорадочная, но бестолковая деятельность ее военного вождя Анрио, бешено скакавшего из конца в конец города. Он успел на протяжении трагического дня не только передавить лошадьми несколько прохожих, но и совершить немало других «подвигов». Сначала он решил освободить Робеспьера и полетел в Комитет безопасности. Однако оказался арестованным сам! Военные «действия» возглавил Коффиналь, бывший врач 32 лет, заместитель председателя трибунала, прославившийся единственной репликой, которую он неизменно говорил каждому подсудимому: «Я лишаю тебя слова». Эти слова стали его прозвищем. Именно он сократил и подделал протоколы процесса Дантона. Но этот соратник Робеспьера действовал по крайней мере энергичнее, чем Анрио.

Поскольку в повстанческом Исполнительном совете не оказалось ни одной политической головы, решили попытаться освободить арестованных вождей. Когда после набата, раздавшегося в 7 часов, на Гревской площади собралось достаточное число сторонников Коммуны, Коффиналь во главе сильной колонны с пушками отправился к Тюильри. Ему удалось освободить Анрио, и два «генерала» стали думать, что делать дальше. Конвент, на который направили стволы 12 орудий, мог легко стать их добычей. Но исход дела решила дисциплина, установленная Робеспьером в Коммуне. У Коффиналя оказался приказ Пейяна, немедленно после освобождения Анрио вернуться в Ратушу, что и было сделано. Триумфатором возвратился Анрио в Коммуну, но там с первого взгляда поняли, что лучше бы он оставался под арестом: генерал был пьян! Тем более необходимым представлялось освобождение Робеспьера и его арестованных друзей. Поскольку их посадили в разные тюрьмы, несколько отрядов устремилось на выполнение этой боевой задачи. Вскоре привели Робеспьера-младшего, затем появился Сен-Жюст, Леба и, наконец, Кутон. Сложнее обстояло дело с Робеспьером-старшим…

А что происходит в другом лагере? Сначала в Конвенте при грохоте пушек подошедшей колонны с артиллерией воцарилась паника. «Граждане, наступил момент умереть на нашем посту», — заявил председательствующий Колло д'Эрбуа. Вскоре, однако, узнали, что пушки, так и не сделав ни выстрела, удалились от Тюильри. Депутаты повеселели. По предложению

Фрерона Конвент назначает Барраса командующим Национальной гвардией. Освобождение Коммуной арестованных робеспьеристов послужило поводом принятия декрета, объявившего всех вне закона. Это означало немедленную передачу их в руки палача без суда, после простого удостоверения личности. Решение принимается единогласно и распространяется на членов Коммуны. 12 депутатов в сопровождении жандармов отправляются в разные районы столицы, чтобы немедленно при свете факелов оглашать принятые декреты и объявлять Робеспьера агентом роялистов.

Ярого врага Робеспьера Вадье позже спросили, зачем потребовалась такая явная ложь. Он ответил: «Страх потерять свою голову стимулирует воображение». Новый командующий силами Конвента Баррас сначала решил успокоить депутатов тем, что в случае опасности нападения на Конвент ему можно будет эвакуироваться на высоты Медона близ Парижа. Бийо-Варенн резко возразил: «Необходимо наступать на Ратушу и окружить ее. Не давайте времени Коммуне и Робеспьеру перерезать нас». К Конвенту приходят на помощь все новые отряды из секций. Леонар Бурдон объявляет о желании левых, эбертистских секций участвовать в штурме Ратуши. Рвется в бой секция Гравильеров, жители которой не простили Робеспьеру страшной гибели своего любимого вождя Жака Ру. Во втором часу ночи около четырех тысяч национальных гвардейцев, разделившихся на две колонны, одна под командованием Барраса, а другая — Леонара Бурдона, движутся вдоль Сены и по улице Сент-Оноре к Ратуше. Коммуна не позаботилась даже выставить часовых. Силы Конвента не встречают сопротивления.

Робеспьер уже в Ратуше, хотя до этого и не думал участвовать в восстании. Уже давно его действия носят загадочный, непонятный характер. Казалось, он просто равнодушно плывет по течению, как бы потеряв былую энергию, интерес к исходу борьбы. Ведь, в отличие от 31 мая или 2 июня, он сейчас не видит никаких реальных перспектив. А ведь даже и тогда, когда он решал важнейшие политические задачи Революции, он держался в стороне, выжидая исхода борьбы. Теперь же ему все равно. Лишь вначале он некоторое время уклоняется от участия в восстании против Конвента. Когда его привели в Люксембургскую тюрьму, глава этого заведения отказался принять слишком знаменитого арестованного. Однако Неподкупный сам требует отвести его в камеру: «Я буду защищаться перед трибуналом». Видимо, Максимилиан забыл о своем Прериальском законе, исключающем всякую защиту. Могут обойтись и без этого закона, не мог же он не помнить, как по его же воле поступили с Дантоном.

И все же Робеспьер добился заключения под стражу, хотя и не в Люксембурге, а в полицейском управлении на острове Сите. Сюда к нему приносят послание Коммуны: «Исполнительный комитет нуждается в твоих советах и просит прибыть в Ратушу». Робеспьер отказывается. Через некоторое время приходит вторая делегация. Наконец Максимилиан дает себя уговорить и уступает. Было уже за десять часов вечера, когда его радостно приветствовал мэр Флерио-Леско. В зале Генерального совета Коммуны Робеспьер заявляет: «Народ только что вырвал меня из рук клики, которая хотела моей гибели». Мэр предлагает всем дать клятву умереть за «спасителя свободы». И все с энтузиазмом клянутся, совершенно не сознавая полной безнадежности своего дела. Так велика была еще слепая вера людей в Неподкупного. А он ничего не мог предложить им, кроме возможности разделить его обреченность. Опять начинается фразерство, риторика, без всякой попытки осознания реальных перспектив борьбы, без попытки действовать. Неужели, приняв жребий собственной гибели, он, не дрогнув, готов повлечь за собой в пропасть смерти и других? А ведь он и раньше, особенно на протяжении четырех месяцев своей диктатуры, вовлекал людей в плен гибельной утопии.

До двух часов ночи Робеспьер остается в этом зале и участвует в рассылке приглашений секциям. Он надеется на поддержку якобинцев, так горячо приветствовавших его накануне. Здесь-то его и ожидает главное разочарование. На призыв Коммуны объединиться с ней якобинцы ничего не отвечают. Еще несколько часов назад клуб был полон. Но лишь разнеслась весть о грозном решении Конвента объявить Робеспьера вне закона, в стенах старого монастыря осталось всего несколько человек. Это был полный крах. Во втором часу ночи приходит Лежандр и закрывает Якобинский клуб. В Конвенте он швырнет на стол ключ: «Я закрыл их дверь, теперь ее откроет только добродетель».