Моонзунд (др. изд.)
Шрифт:
– Передайте, что я даю «добро» Пилсудскому на вхождение.
Все – как надо. Обычная суета рейдов и гаваней.
– Пилсудский, – сказал Бахирев, – отбоярился перед ревкомом за свою фамилию. Он и в самом деле псковский дворянин, его мать из рода Аничковых. А вот командира «Храброго» выкинули.
– За что?
– Родственник главковерха Корнилова… было не скрыть!
Бутылка взвилась над столом, выплеснув мадеру на скатерть. Рюмки, жалобно звеня, рассыпались осколками. Старка швырнуло со стула на Бахирева, Бахирев головою
– Черт бы побрал этого лихача – Пилсудского!
«Победитель» не сбавил оборотов на рейде, и разводная волна, выбегая из-под его винтов, раскачала спокойную воду Куйваста. Старк с огорчением поднял пустую бутылку:
– Не дал допить… На мостике! Дать матом на «Победителя»: начмин Старк выражает Пилсудскому неудовольствие. Запятая…
– Поставьте точку без продолжения, – подсказал Бахирев.
– Точка! – крикнул Старк в амбушюр переговорной трубы.
Рейд затихал. «Либаву» качало все меньше и меньше.
Над мачтами «Победителя» вспыхнул дерзкий сигнал:
ФЛОТ ИЗВЕЩАЕТСЯ тчк НАЧМИН СТРАДАЕТ ОТ КАЧКИ тчк
Эскадра начала репетовать сигнал, и от корабля к кораблю переходило известие, что адмирал Старк испугался большой волны. Бахирев при этом сказал:
– Издеваются! Как угодно, а я подаю рапорт, об отставке.
– Я тоже, – сказал Старк. – Ну их всех к черту! Сколько можно терпеть? А ты, Петр Петрович?
Владиславлев был и хитрее, и вреднее обоих.
– Не дурите, – отвечал. – Еще не все пропало…
На краю стола, забрызганного мадерой старого флота, Бахирев писал: «Прошу освободить меня от командования Рижскими силами залива, так как, несмотря на мои крепкие нервы, постоянные трения мешают мне отдать все способности на оборону залива, и я начинаю терять надежды на боевой успех…»
Когда саботажники отложили перья, Владиславлев выругался:
– Донкихотством грешите? Да кому оно нужно сейчас? Если сопротивляться большевикам, так надо делать это иначе…
Вошел начдив-XI кавторанг Пилсудский.
– Осмелюсь доложить, за Аренсбургом все спокойно.
– Зато у нас не все спокойно, – отвечали ему.
Владиславлев решительно выволок Пилсудского из салона:
– Жорж, как настроение?
– Отличное. Такой ветер, такая волна…
– Я о другом. Ты бежать не собираешься?
Пилсудский был удивлен, неуверенно хмыкнул:
– Бежать? Но… куда бежать, если завтра бой?
– Ах ты, наивное дитя! За кого драться? За большевиков? Неужели твоя дворянская кровь не бунтует?
Пилсудский щелкнул, как пижон, золотым портсигаром, на котором от минувших времен сохранилась витиеватая гравировка: «За отличную стрельбу въ Высочайшемъ присутствии Ихъ Императорскихъ Величествъ». Постучал папиросой об ноготь, дунул в нее.
– Ты же контр-адмирал, – сказал начдив-ХI. – Я думаю, что «адмирала» можно теперь откинуть, останется только «контр»…
Удар пощечины отбросил Пилсудского к переборке. Начдив раскурил папиросу и прищурил острый глаз на Владиславлева:
– Субординация связывает меня… отвечу потом!
Не удалось. Ответ за него дали другие.
Политическая болтовня, когда человека хлебом не корми, только выступить ему дай, – это наследие буржуазной революции. И это наследие, будь оно трижды проклято, висло гирями на ногах, висло камнем на шее – и только один язык был свободен, ничто ему не мешало болтать, болтать и болтать…
На ревельском вокзале – шум, толкотня, гвалт. Мосальский пехотный полк ночью поднят с квартир, сейчас митингует:
– Куды посылают? На Эзель? А я не хочу! Ежели революция, так я понимаю – свободы много…
По теплушкам воровато шныряют типы с бутылями, в которых фиолетово светится райская ханжа. Пьяные солдаты вышибают офицеров из вагонов, сами занимают купе. Офицеры же, затюканные до последней степени, размещаются в теплушках. Колеса крутятся. На прощание по окнам Ревеля солдаты рассыпают пули:
– Прощай, Ревелёк! Нас убивать повезли…
Попутно разграбили станцию Шлосс-Лоде. Очевидец сообщает, как было: «Озверение дошло до того, что куриц даже не резали, а разрывали да части руками, свиней не кололи, а исполосовывали штыками». Про мебель и говорить не приходится: крушили все подряд страшными гранатами системы Новицкого.
Напрасно сознательные призывали буянов:
– Товарищи! Имейте же совесть наконец…
– А у них совесть имеется, чтобы нас убивать?
– У кого – у них, ты подумал?
– А вот у этих, которые нас посылают…
По баронским мызам – словно чума прошла. А где не было усадеб, там врывались в дома эстонских крестьян, грабили имущество. Так доехали до курорта Гапсаля, Моонзунд уже дышал в лицо солью. Здесь совсем распоясались: тащили свиней на заклание, а свинарник оказался собственностью бригады крейсеров. Матросы с «Адмирала Макарова», примкнув штыки к карабинам, пошли в атаку на мосальцев, спасая своих свиней. Солдат лупцевали прикладами:
– Давай на Эзель, крупа худая! Революцию защищать…
– Ой, не бей! Нам бы митинг еще провести!
– Крути митинг на полный. Война не ждет…
Мосальский полк от революции усвоил самое худшее. Сейчас (в кольце матросских штыков) солдаты избирали президиум. Крейсерские топтали под каблуками окурки, покрикивали:
– Не тяни кота за хвост! Голосуй за победу…
– Братцы, – призывали ораторы, разрывая на себе шинели, – за што кровь наша льется? Поклянемся во имя революции, что насилию флота подчинимся, и в немца стрелять не будем…