Море, море
Шрифт:
— Подожди, Хартли, еще рано, — сказал я, когда она вдруг испуганно подняла голову. — Сейчас я зажгу еще свечей, я хочу смотреть на тебя.
За окном почти стемнело. Я высыпал на стол коробку свечей и зажег еще четыре — капал стеарином в чашки и прилеплял их к донышку. Я расположил их полукругом перед Хартли, как на аналое. Потом сел напротив, не рядом с ней, и смотрел, смотрел. Мне так хотелось, чтобы она улыбнулась мне. Это ускорило бы процесс воссоздания.
— Хартли, убери покрывало. Улыбнись мне.
Она опустила полотенце, и я увидел скорбно опущенные уголки ее влажных губ.
— Чарльз, который час?
Было
— Половина десятого, даже меньше. Слушай, Хартли, дорогая моя, все это не важно, все это теперь позади, понимаешь? Ну да, он был ревнивый, недалекий человек и заслуживает наказания, но сейчас это уже не страшно, тебе не надо возвращаться в этот ад. Только при чем здесь Титус? Ты ведь хотела сказать мне что-то про Титуса.
— Он думает, что Титус твой сын.
— Что-о?
— Он думает, что Титус твой сын.
Хартли положила обе ладони на стол. Теперь, ярко озаренная свечами, она была как подсудимая на допросе. Я выпрямился на стуле, краснея от изумления и неожиданности, и вдруг заметил, что тоже положил ладони на стол. Мы воззрились друг на друга.
— Хартли, ты это не всерьез… он это не всерьез. Как может Титус быть моим сыном? Твой муж ведь не помешанный. Он знал, что Титус усыновлен, знал, откуда он попал к вам.
— Нет, в том-то и дело, он не знал, откуда Титус к нам попал. Это я ввела Титуса в нашу жизнь, это была моя идея, я сама все и устроила. Бен все это время был как в шоке, он ни в чем не участвовал, только подписывал документы, не читая. Один раз к нам приходил представитель от комитета, он видел Бена, но разговор вела я, а Бен сидел как истукан.
— Но, Хартли, погоди, он же знал, что я остался в прошлом, ты же усыновила Титуса через много лет после того, как ушла от меня.
— Он решил, что мы продолжали встречаться. Тайно. — Теперь ее сухие распахнутые глаза и бледный лоб придавали ей вид чуть ли не обвиняющий.
— Хартли, милая, не могут люди верить в такие сумасбродные выдумки, притом совершенно недоказуемые. Он не мог не знать, что ты со мной не виделась.
— Откуда ему было знать? Я весь день оставалась одна, а иногда и всю ночь, когда он бывал в разъездах.
— Ну хорошо, мы-то давай не будем увлекаться, скажем так: это было в высшей степени маловероятно. Да кроме того… о Господи, как он мог не верить тебе, как мог терзать тебя такими адскими домыслами!
— Это случилось не сразу. — Хартли отпила вина. — Титуса он невзлюбил с самого начала — может, потому, что это единственное, чего я добилась против его воли, и ему это было досадно, и в глубине души хотелось, чтобы ничего хорошего из этого не вышло. Понимаешь, он до самого этого времени без конца твердил, что ты был моим любовником, а я без конца это отрицала и уже так устала, мы, кажется, оба устали, я уж старалась, когда он заговаривал о тебе, думать о чем-нибудь другом. Сначала я думала, он на самом деле не считает, что мы с тобой сохранили связь, а только говорит это мне назло, может, сперва так и было, но что мы раньше были любовниками — это он думал наверняка. И забыть о тебе мы не могли, о тебе все время писали в газетах, а потом, позже, мы видели тебя по телевизору…
— О Господи!
— И это постепенно отравляло ему мозги, а потом вдруг у него в уме все сошлось, его как осенило, он связал тебя с Титусом. Ему портили жизнь две вещи, и он все думал и думал о них, пока не почувствовал,
— Но сколько же лет было тогда Титусу и какие доказательства…
— Я не помню, сколько было Титусу, может быть, все это случилось не так сразу. С Титусом он всегда был суров, даже когда он был совсем крошкой, а дальше пошло хуже. Может, он сказал это сгоряча, чтобы уколоть меня, а когда увидел, как мне больно, так стал думать, и тут уже в каждом моем слове ему чудилось доказательство моей вины.
— Но, Хартли, это же безумие. Он ненормальный человек, душевнобольной.
— Нет, он нормальный.
— Это как раз признак психоза, когда люди во всем видят подтверждение того, во что хотят верить.
— Он говорит, что Титус похож на тебя.
— Вот видишь.
— И что забавно — он и правда немножко на тебя похож.
— Он похож на тебя, потому что ты его воспитывала, а ты похожа на меня, потому что мы столько лет смотрели друг на друга. Долгая любовь иногда порождает такое сходство.
— В самом деле? Может, и так. Это и правда было странно, даже жутко.
Мысль эта как будто показалась Хартли интересной, на минуту словно бы даже обрадовала ее.
— А кроме того, должны же быть какие-то сведения о рождении Титуса, его родителях.
— С этим тоже вышло нескладно. Понимаешь, когда мне отдали Титуса, я не хотела знать, кто его родители, не хотела думать о том, что он не весь без остатка мой. В комитете по усыновлению мне дали много всяких бумаг, там было даже письмо от его матери, но я не стала ничего читать, а сразу все уничтожила. Я хотела забыть о его родителях, обо всем, что с ним было до того, как я увезла его к себе, и забыла, вычеркнула из памяти. Так и вышло, что, когда Бен стал меня подозревать и выспрашивать, я не знала, что отвечать, не сразу даже вспомнила, как назывался комитет. Наверно, это и правда звучало как вранье.
— Но должны же были сохраниться какие-то записи, официальные.
— Теперь их хранят, а тогда не было столько формальностей и не было закона насчет того, что дети имеют право знать, кто их родители. Какие-нибудь записи, наверно, были, но к тому времени, когда Бен заинтересовался подробностями, тот комитет уже прекратил существование, и к тому же много бумаг погибло во время пожара, так мне говорили. Бен ничему этому не верил, а на письма никто не отвечал. Я пробовала выяснить, ездила в Лондон, он не поехал, я остановилась в гостинице…
— Ах, Хартли, Хартли! — Я отчетливо представил себе это путешествие и ее возвращение домой.
— Я честно пробовала, но ничего не могла выяснить и почему-то даже тогда не хотела.
— Но все-таки я не понимаю, что у него было в голове? Что он про нас думал?
— Он думал, что мы продолжали встречаться, может, не все время, а с перерывами, тайно. И что я забеременела и…
— Но вы жили вместе!
— Это тоже получилось странно. Как раз перед тем, как усыновление наконец разрешили, я надолго уезжала из дому, а то все сидела на месте. Я ездила к отцу, он болел, тогда же при мне и умер, и Бен решил, что в это время ребенок родился. Я тогда уже не была стройной девочкой, по фигуре могла сойти за беременную — видишь, как все сошлось. И он решил, что всю историю с усыновлением я выдумала, чтобы привести в его дом твоего ребенка.