Морган ускользает
Шрифт:
Леон пожал плечами.
– У нас все продумано, – сказала Эмили.
– Да, я вижу, – мягко ответил доктор.
Леон откашлялся.
– Кстати, – сказал он, – мы еще не поговорили об оплате.
– Оплате?
– Ваших услуг.
– О, за неотложную помощь денег не берут, – сказал доктор. – Разве вы этого не знаете?
– Нет, – ответил Леон.
Он и доктор словно старались переглядеть один другого. Леон приподнял подбородок, и свет упал на его скулы. Он был из тех мужчин, которые выглядят постоянно готовыми дать отпор – челюсть выпячена, плечи напряжены.
– Я не принимаю даровую помощь, – сказал он.
– Кто же говорит про даровую? – ответил доктор. – Я ожидаю, что вы назовете в мою честь ребенка.
Он засмеялся –
– А как вас зовут? – спросила Эмили.
– Морган, – ответил доктор. – Гауэр Морган, – уточнил он.
Эмили сказала:
– Наверное, мы можем использовать инициалы.
– Да я пошутил, – ответил доктор. – Неужели вы не поняли?
Он порылся по карманам, нашел пачку «Кэмел», вытряс из нее сигарету.
– Это была шутка, – повторил он.
– Так насчет платы… – начал Леон.
Доктор вынул сигарету из губ, вгляделся в надпись на кислородном баллоне.
– Дело в том, – сказал он, возвращая сигарету в пачку, – что мне сегодня нечем было заняться. Жена отправилась с дочками на свадьбу: ее брат снова женится.
Он ухватился за плечо Леона: «скорая» сворачивала на подъездную дорожку. За окнами мелькнул щит ТОЛЬКО СКОРАЯ.
– Дочери подросли, – продолжал доктор, – у них появились женские дела – с матерью, и отец им не больно-то нужен. Каждая из них казалась, когда появлялась на свет, такой новенькой. Я питал большие надежды, был совершенно уверен, что мы не наделаем ошибок. Наслаждайтесь вашей девочкой, пока сможете, – посоветовал он Леону.
Малышка испугалась чего-то, вцепилась ручонками в воздух.
– Я вроде как ждал, что у нас мальчик родится, – сказал Леон.
– Ох, Леон! – воскликнула Эмили и притянула малышку к себе.
– Мальчики, да, – сказал доктор. – Мы вот тоже много лет пытались произвести на свет мальчика. Ладно, надейтесь, что у вас получится в следующий раз.
– Мы можем позволить себе только одного… – сказал Леон.
– Одного? Одного ребенка? – переспросил доктор. И, подумав, добавил: – Ну, вообще-то, почему бы и нет? В этом есть… определенный минимализм. Оптимизация. Основательность.
– Все упирается в деньги, – пояснил Леон.
«Скорая» слегка подпрыгнула и встала. Санитары, выйдя из ее передних дверей, направились к задней и впустили в «скорую» грохот огромной, дымящей машины, которая работала прямо перед пунктом экстренной помощи, запахи кипящей в прачечной воды, автомобильных выхлопов, подувядших в кафетерии готовых блюд. Санитары ухватили каталку с Эмили и быстро повезли ее, скрежеща колесами, к дверям больницы. Леон с доктором соскочили на асфальт и затрусили следом.
– Есть у вас даймы? – прокричал доктор.
– Лаймы? Зачем?
– Даймы! Десятицентовики!
– Нет, извините, – ответил Леон. – А доллар вас не устроит?
– Не для меня, для вас! – прокричал доктор. Они прошли через вращающиеся двери. Он понизил голос: – Не для меня, для вас. Для телефона! Вам же захочется позвонить, сообщить о ребенке.
– Кому я могу звонить? – спросил, разведя руками, Леон.
Доктор остановился, повторил самому себе:
– Кому он может звонить!
Лицо его опять озарилось искренним восхищением, с каким он слушал в «скорой» рассказ о детской кроватке.
Тут медицинская сестра приподняла накрывавшую Эмили простыню, увидела пропитанные кровью газеты, фыркнула и побежала рядом с носилками, которые уже катили по коридору. Другая сестра взяла Леона за локоть и повела к сидевшей в стеклянном закутке машинистке. Все пришло в движение – гладкое, расторопное, сопровождавшееся быстрым перестуком. Доктор остался один.
Собственно говоря, про него на время забыли. Когда же Леон и Эмили вспомнили о нем, найти его не удалось. Он словно растворился в воздухе. «Он ничего не просил передать?» – поинтересовался Леон у медсестры. Та не поняла, о ком речь. Из родильного отделения вызвали другого врача, акушера. Он сказал, что роды прошли хорошо, ребенок здоров. С учетом всех обстоятельств, сказал он, Эмили следует испытывать благодарность. «Да, – ответил ему Леон, – благодарность к доктору Моргану. Кроме прочего, он даже стоимость своих услуг не назвал». Однако здешний врач никогда не слышал о докторе Моргане. И в телефонном справочнике тот не значился. Он словно и не существовал.
Позже (всего несколько недель спустя, когда воспоминания о родах потускнели и обоим стало казаться, что дочь была с ними всегда) они почти готовы были поверить, что этот человек им привиделся – что это их воображение в минуту нужды нарисовало его. Красная шапочка с помпоном, говорила Эмили, наводила ее на мысль о гноме. Он и вправду мог быть персонажем сказки, так она говорила, – эльфом, троллем, гоблином, которые находят детей под капустой, отдают в руки приемных матерей и исчезают.
1968
1
Наверное, его можно было назвать человеком, который разваливается на куски. Не исключено, впрочем, что он и на свет появился кусками, не пройдя положенной сборки. Различные части его тела плохо состыковывались одна с другой. Тощие волосатые конечности соединялись слишком крупными суставами; заросшая черной бородой челюсть подвешена была неуклюже, как у Щелкунчика. Да и различные части жизни Моргана протекали словно по отдельности. Жена почти никого из его друзей не знала. Дети ни разу не бывали у него на работе: их мать говорила, что он работает в небезопасном районе. Увлечение прошлого месяца (перетяжка струн на выкупленном в ломбарде банджо с намерением стать затем, и это в сорок два года, музыкантом) не имело ничего общего с увлечением нынешнего: теперь он писал научнофантастический роман, которому полагалось обогатить его и прославить. В романе рассказывалось о гибели Земли. Все эти появившиеся недавно летающие тарелки, утверждалось в романе, принадлежат существам, которые точно знают, что через полтора года наше Солнце выгорит и погаснет. Над Землей они снуют не просто так, развлечения ради, но чтобы выяснить, какое оборудование понадобится, чтобы переместить нас всем скопом на другую планету, в гораздо более устойчивую солнечную систему. Первую главу он написал, однако начальное предложение второй ну никак ему не давалось.
Или посмотрите на его дом: высокое кирпичное здание в колониальном стиле в северной части Балтимора. Даже в то раннее январское утро, когда от солнца остался лишь розоватый тон в непроницаемо белом небе, было ясно, что дом Моргана расшатан и раздроблен. Мраморные ступеньки крыльца стерлись по краям, точно старый обмылок; в окнах первого этажа видны были толстые кружевные шторы, однако на втором, где спали дочери Моргана, шторы были сшиты из фрагментов американского флага, а на третьем, где спала его мать, – снова кружева, за которыми смутно просвечивали свисающие ветви папоротников. Заглянув же внутрь дома, вы обнаружили бы частицы неродственных миров родственных людей: школьные рюкзачки дочерей, наваленные в холле под батареей отопления, которая служила также полочкой для почты, вешалкой для свитеров и тумбочкой для записок; на кофейном столике гостиной громоздилась скрепленная резинкой башенка из брошюр «Лиги избирательниц», где состояла жена Моргана; у холодного кирпичного камина спала, подергивая лапами, потому что ей снились кролики, старенькая одышливая собака его матери, а под софой покоилась доска для криббеджа (об этом никто не знал, доска уже не одну неделю считалась потерянной). Имелся также наполовину собранный паззл – вид альпийской деревни по весне, – за которым коротала долгие и мрачные стародевичьи дни его сестра Бриндл. Церковную колокольню она сложила, прямоугольную ограду ее – тоже, и целый горный хребет в лавандовых и лиловых тенях, но с небом ей было не сладить, это уж точно. Она никогда не справится с пустой, неизменчивой синью, которая соединяла все со всем.