«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

Купер Джеймс Фенимор

— Что ж, быть может, мне представится случай поглубже заглянуть в эти тайны, а до тех пор — прощайте!

— Постойте! — с живостью воскликнул контрабандист, видя, что Ладлоу хочет выйти из комнаты. — К чему томить вас безвестностью? Наша повелительница подобна насекомому, которое принимает окраску того листа, на котором сидит. Вы видели ее в одеждах цвета морской волны, которые она неизменно носит, разгуливая близ ваших американских берегов, там, где лот достает до дна; но в открытом море синева ее мантии может поспорить с цветом океанских глубин. Так вот, уже появились первые признаки такой перемены, а это означает, что она намерена пуститься в далекое плавание.

— Послушайте, любезный Бурун! Конечно, до поры до времени вам, быть может, удастся морочить людям голову. Но помните, что если за контрабандную торговлю закон карает лишь конфискацией захваченных товаров, то за хищение человека

полагается тюрьма или даже смертная казнь! Мало того: помните, что границу, отделяющую торговлю контрабандой от пиратства, переступить очень легко, а назад возврата уже нет.

— Благодарю от имени моей повелительницы за этот благородный совет! — отвечал веселый моряк с серьезностью, которая скорее подчеркнула, нежели скрыла его иронию. — Ваша «Кокетка» отлично оснащена и очень быстроходна, капитан Ладлоу, но как бы своенравна, упряма, коварна или даже могущественна она ни была, повелительница бригантины будет ей достойной противницей и никакие угрозы ей не страшны!

После этого предупреждения со стороны капитана королевского крейсера, на которое контрабандист отвечал с таким хладнокровием, оба моряка расстались. Контрабандист взял книгу и присел на стул, сохраняя полнейшую невозмутимость, а Ладлоу поспешно покинул виллу.

Тем временем разговор между олдерменом ван Беверутом и его племянницей все еще продолжался. Минута тянулась за минутой, а молодого моряка с бригантины все не звали во флигель. После ухода Ладлоу он почитал еще немного и теперь, как видно, ждал какого-нибудь знака, указывающего на то, что его хотят видеть в «Обители фей». В эти тревожные минуты вид у контрабандиста был скорее удрученный, чем нетерпеливый, а когда за дверью послышались шаги, он обнаружил признаки сильного волнения, с которым не мог совладать. Вошла горничная Алиды, сунула ему листок бумаги и исчезла. Молодой моряк жадно прочитал следующие слова, торопливо нацарапанные карандашом:

«Мне удалось уклониться от ответа на все его вопросы, он почти готов поверить в черную магию. Сейчас не время открыть правду, для этого он еще не готов, так как и без того сильно обеспокоен возможными последствиями появления бригантины у здешних берегов, так близко от виллы. Но клянусь, он скоро признает справедливость твоих прав, я заставлю его сделать это, а если мне не удастся их доказать, он не посмеет отвергнуть их перед грозным лицом Бороздящего Океаны. Приходи сюда, как только он уйдет».

Молодой моряк не заставил себя долго ждать. Едва олдермен отворил одну дверь, как он проворно юркнул в другую, и изнемогший хозяин, который ожидал застать здесь своих гостей, увидел лишь пустую комнату. Однако Миндерт ван Беверут не слишком удивился и еще менее опечалился, о чем свидетельствовало безразличие, с которым он отнесся к этому.

— Причуды и женщины! — подумал он вслух. — Негодница, как лиса, заметает следы, и легче заставить торговца, который дорожит своей репутацией, сознаться в подделке документов, чем эту девятнадцатилетнюю девчонку — проговориться! Она вся в старого Этьена, и в жилах ее течет нормандская кровь, а потому не следует доводить дело до крайности; но теперь, когда я уверен, что ван Стаатс сумел воспользоваться благоприятным случаем, девчонка при одном упоминании его имени прикидывается монахиней. Конечно, надо сознаться, что Олофф мало похож на Купидона, иначе за неделю плавания он покорил бы сердце этой сирены. А тут еще новые осложнения — вернулась бригантина этого контрабандиста, и Ладлоу вбил себе в голову невесть какие представления о долге. Жизнь и нравоучения! Рано или поздно придется бросить торговлю и свернуть дело. Надо серьезно подумать о том, чтобы подвести окончательный баланс. Если бы итог оказался хоть немного в мою пользу, я сделал бы это завтра же!

Глава XXV

Ты, Джулия, виновна в том, что я

Теряю время, от наук отбившись,

Не слушаю разумных рассуждений,

Не сплю, не ем, томлюсь, коснею в лени.

Ш е к с п и р. Два веронца

Ладлоу покинул виллу в нерешимости. Пока продолжался описанный нами разговор, он ревниво ловил каждый взгляд красавицы Барбери, не сводя с нее глаз, и, так как на лице девушки был написан живейший интерес к контрабандисту, молодой капитан не преминул сделать из этого свои выводы. То спокойствие и самообладание, с каким она встретила своего дядю и его самого, лишь ненадолго заставили Ладлоу поверить, что она вовсе не была на «Морской волшебнице»; когда же появился веселый и самоуверенный моряк, который командовал этим необыкновенным судном, он не мог более льстить себя такой надеждой. Теперь он был уверен, что выбор Алиды сделан бесповоротно, и, горько сожалея о

безрассудной страсти, заставившей эту замечательную девушку забыть о своем положении и репутации, он был слишком справедлив, чтобы не видеть, что человек, который в столь короткое время приобрел власть над чувствами Алиды, обладает многими достоинствами, способными покорить воображение молодой женщины, принужденной вести жизнь столь уединенную.

В душе молодого капитана происходила борьба между долгом и чувством. Помня о той уловке контрабандистов, из-за которой он недавно оказался в их власти, Ладлоу на этот раз принял все меры предосторожности и твердо был уверен, что нарушитель закона в его руках. Теперь он размышлял, воспользоваться ли этим преимуществом или же удалиться, предоставив сопернику пользоваться свободой и служить своей повелительнице. Прямой и бесхитростный, подобно большинству моряков того времени, Ладлоу был преисполнен самых возвышенных чувств как и подобает джентльмену. Он питал к Алиде глубокую нежность, а гордая его душа не вынесла бы упрека в том, что он действовал под влиянием ревности. К тому же ему, королевскому офицеру, противно было унизиться до такого дела, которым, как он думал, скорее пристало заниматься людям, стоящим гораздо ниже его. Он считал себя защитником законных прав и славы своей королевы, а не наемником, не слепым орудием тех, кто взимал для нее пошлину; и хотя он не поколебался бы пойти на любой оправданный риск, чтобы захватить судно контрабандиста или арестовать хоть бы часть его команды в открытом море, ему претила мысль о преследовании одинокого человека на берегу. Это чувство подкреплялось собственным его заверением в том, что он встретился с нарушителем закона на нейтральной почве. Но как бы то ни было, королевский офицер должен повиноваться приказу, и Ладлоу не мог уклониться от исполнения своего прямого долга. Бригантина нанесла такой ущерб королевской казне, особенно в Западном полушарии, что адмиралтейство отдало специальный приказ о ее преследовании. И вот теперь представилась возможность лишить команду бригантины ее главаря, который, при всем совершенстве конструкции этого судна, один мог провести его целым и невредимым через целый флот из сотни крейсеров. Обуреваемый столь противоречивыми чувствами и мыслями, молодой моряк переступил порог виллы и вышел на лужайку, чтобы спокойно поразмыслить на свежем воздухе.

Началась первая ночная вахта. Тень горы все еще покрывала окружающий виллу сад, реку и берег, погрузив их во мрак еще более густой, чем темнота, стлавшаяся над неспокойной поверхностью океана. Очертания предметов были расплывчаты, и, лишь долго и внимательно разглядывая их, можно было разобрать, что это такое, а ландшафт смутно и туманно вырисовывался вдали. Занавеси на окнах «Обители фей» были задернуты, и, хотя в комнатах горел свет, взгляд не мог проникнуть внутрь. Ладлоу огляделся и нерешительно направился к реке.

Желая скрыть свои комнаты от посторонних глаз, Алида по нечаянности оставила уголок занавеси незадернутым. Когда Ладлоу дошел до ворот, которые вели на пристань, он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на виллу, и отсюда вдруг увидел сквозь неплотно задернутые занавеси ту, которая владела всеми его помыслами.

Красавица Барбери сидела за тем же столом, у которого ее застали в тот вечер Ладлоу и олдермен. Локоть ее покоился на драгоценном дереве, а красивая рука касалась чела, которое, вопреки обыкновению, было омрачено задумчивостью и даже печально. Капитан «Кокетки» почувствовал, как сердце у него в груди бешено забилось, — он вдруг вообразил, что прекрасное и задумчивое лицо выражает раскаяние. Вероятно, эта мысль оживила его угасшие надежды, и Ладлоу решил, что, быть может, еще не поздно спасти эту женщину, которую он любил так искренне, не дать ей упасть в пропасть, над которой она повисла. Проступок ее, так недавно казавшийся ему непоправимым, был позабыт, и благородный молодой моряк хотел уже бежать назад к «Обители фей» и умолять свою возлюбленную быть справедливой к самой себе, как вдруг она отняла руку от безукоризненно белого лба и подняла голову, причем по выражению ее лица Ладлоу понял, что она уже не одна. Капитан отступил на несколько шагов и стал смотреть, что будет дальше.

Алида подняла глаза с нежностью и искренней простотой, какими целомудренная девушка встречает человека, пользующегося ее доверием. Она улыбнулась, хоть улыбка эта и была скорее печальной, чем радостной; потом заговорила, но на таком расстоянии Ладлоу, разумеется, не мог расслышать ни слова. А через миг в поле его зрения появился Бурун и взял девушку за руку. Алида не сделала попытки освободиться; напротив, она взглянула в лицо моряку с еще более живым интересом и, казалось, внимала ему, затаив дыхание. Ладлоу рывком распахнул ворота и, не останавливаясь более, вышел на берег реки.