Морские приключения мышки Клариссы

МакМанн Лиза

Подавив накатившую от голода тошноту, он с новым приливом энергии бросился в клетку, пробежал за спиной у пленницы и выскочил перед ней, посмотрел. Глаза девочки были закрыты.

Чарльз Себастьян попробовал представить, как бы поступила Кларисса. Она ведь была самой благоразумной мышью на свете, всегда изобретала что-то новое, например придумала носить ему воду в сломанной ложке, потому что он боялся выходить из кладовки. Он рассматривал цепи. Кларисса бы уже давно отметила, что они крепкие и короткие, а значит, не пустят девчонку далеко. А руки связаны веревкой… Чарльз Себастьян закрыл глаза и попробовал мыслить так, как сестра. Если галета начнет исчезать из зоны досягаемости девчонки, то она не сможет

ничего сделать, кроме как закричать на виновную в этом мышь. Крик – это неприятно, но не смертельно.

Чарльз Себастьян просчитал в голове расстояние, которое надо преодолеть, чтобы пленница его не достала, и то, сколько ему понадобится времени. На трясущихся лапках мышонок двинулся к цели. Из приоткрытого рта капала слюна. Медленно-премедленно он подобрался к галете, вонзил коготок в неровный край и потянул добычу к себе. Галета упала с края тарелки, глухо ударилась о палубу. Чарльз Себастьян замер. Но пленница даже не открыла глаза.

Снова вонзив коготок в галету – теперь уже понадежнее, он попятился, увлекая ее за собой. Остановился на мгновение и отгрыз кусочек – а вдруг план сорвется? И потащил галету дальше на подветренную сторону клетки, там забился в уголок, прислонился спиной к стене, отдышался и бросился к жестяной кружке. Понюхав содержимое, он понял, что там не вода. Запах был кислый – так же разило вечерами от потных матросов. Чарльз Себастьян присел на задние лапки и подался вперед, коснулся лапкой края чашки и… она перевернулась – от этого звука девчонка проснулась. Он быстро сделал несколько глотков, пока вся жидкость не впиталась в палубные доски, и отскочил в свой угол.

– Эй! – Девчонка выпрямила спину и попыталась увидеть, куда спрятался мышонок. – Что это ты себе позволяешь? – Она быстро подняла кружку в надежде, что на дне осталось хоть немного жидкости. – А где моя галета?

На вкус жидкость напоминала грязь. У мышонка все поплыло перед глазами. С ним что-то происходило. Он сел, скосил глаза на галету, зажатую в передних лапках, и вцепился в нее зубами. Больше не существовало пленницы, не существовало печалей – остался только дикий аппетит, завладевший Чарльзом Себастьяном.

Девчонка растерянно смотрела, как похититель уничтожает ее паек. Замахнулась в его сторону, но все равно не достала.

– Ты тоже попадешь на цепь, если будешь так себя вести! Зачем было грог на палубу выливать, а, наглая мышь? – Она брезгливо сморщила нос и отодвинулась от разрастающейся лужи. – И штаны все мокрые.

Чарльз Себастьян тихонько чавкал – веки полуприкрыты, весь слух обращен только на звук, с которым он сам грызет галету. Поэтому он не заметил, что на палубу вышла курица в поисках человека, который бы ее покормил.

Но когда раздалась тяжелая поступь матросских сапог, курица, захлопав крыльями, скрылась за углом. От резкого звука Чарльз Себастьян открыл глаза – и оцепенел. В клетку зашел один из тех двух матросов, разговор которых он подслушал раньше. Он нагнулся за миской с кружкой и попутно шепнул девчонке:

– Мы сделаем остановку и ссадим на сушу всех сторонников капитана, которые не влезли в шлюпку.

– И меня? – решительно спросила она.

– Тебя нет. Ты слишком много знаешь, и мистера Томаса это приводит в бешенство. Так что не жди снисхождения в свой адрес. Это я тебе точно говорю.

– Я ничего не знаю! – крикнула пленница. – Я не слушала ваши глупые планы. Я… я просто пряталась. Потому что мне было страшно!

Говорила она так, что становилось ясно: врет. Матрос ухмыльнулся:

– Ты поплывешь с нами до самого конца.

– А мой брат? – Она

собрала во рту слюну, харкнула в матроса и попала на сапог. – Чудовища! Вы чудовища!

– Эй, ты! – Моряк злобно стукнул по брусьям решетки, но затем, похоже, сжалился над девочкой. Вытерев плевок о штанину на другой ноге и отступив на шаг назад, сказал: – Ну смотри, шансы такие. Если он выживет в этом гробу, который теперь качается на волнах, то вернется на сушу и там вместе с капитаном станет свидетельствовать против нас. А зачем нам, чтоб ты им помогала? – Помолчал. – К тому времени мы будем очень далеко.

Ушки на макушке

Надо было внимательнее прислушиваться к разговорам. Не то чтобы мыши не понимали человеческую речь – просто люди болтают без перерыва, звук становится однообразным, пронзительным, как будто орет чайка, которая кружит над матросом и пытается вырвать у него из руки кусок мяса. В кладовке мы с Чарльзом Себастьяном постоянно слышали гул голосов, но почти никогда не вслушивались. А вот когда прозвучало слово «бунт», хоть и шепотом, мы его заметили. Потому что как раз тогда слушали, о чем болтает экипаж.

Мы с Чарльзом Себастьяном долго и с удовольствием обсуждали, что же значит это слово. Спорили о его точном значении, и, я почти уверена, он его сейчас понимает иначе, потому что мы оказались в разных обстоятельствах. Для него оно значит жизнь без капитана на борту, а для меня – мучительное пребывание с капитаном в одной шлюпке. Но для обоих значение слова «бунт» заключается в том, что мы разлучены на неопределенный срок или навсегда.

– Расскажи о своей сестре, – попросила ночью Лучия Тануку, когда они оба остались на вахте.

– Она моя сводная сестра, – еле слышно ответил он. – Я в ответе за нее.

– Почему ты? А где ее родители?

– Оба служат офицерами на других судах. Судно нашей мамы пропало в море. Судно отца Бенеллун, моего отчима, должно было прибыть в порт за неделю до того, как «Шарлотта» подняла паруса.

– Но не прибыло?

– Не прибыло. – Мальчик покачал головой, будто показывая, как жалеет обо всех до единого решениях, принятых с того момента. – Ее отец должен был вернуться домой и оставаться с ней на берегу, а я заступить в первый раз на службу. Но судно не появилось в порту. Откуда мне было знать: опаздывает оно или пропало, как пропало судно нашей мамы? Оставить Бенеллун одну дома я не мог, поэтому взял ее с собой. Ее манила морская служба, – убедительно сказал Танука. – И на борту она драила палубу, убирала… – Мальчик умолк, зло посмотрел на капитана. – А теперь… – Он застыл на полуслове, взялся ладонью за распухшую щеку. – Говорить больно, – буркнул он и отвернулся. – Плоховато мне.

– Я надеюсь, вы встретитесь однажды, – мрачно проговорила Лучия, потому что сама не верила в такой исход. – И давай-ка утром посмотрим, что там с твоей щекой.

Дни сменяли друг друга. Стало невыносимо слушать постоянное и непрерывное нытье Тануки. Конечно, я его жалела, потому что мы оказались в похожем положении. Но наступает момент, когда никакое сочувствие не в состоянии перебить отвращение к нытику. Для меня Танука стал крикливой надоедливой чайкой, из-за которой мне приходилось отключать голоса всех остальных моряков, а ведь я должна была слышать каждое слово! А еще все эти дни массу проблем мне доставлял рыжий шерстяной шар. Я будто бегала по огромному камбузу, где приходится уворачиваться от острых ножей и тяжелых молотков для мяса. Передо мной стояла сложная задача, от выполнения которой отвлекала необходимость смотреть вверх, потому что смерть – это вам не шутки.