Морские волки. Навстречу шторму (сборник)
Шрифт:
7 июля поутру Калинин возвратился из своего путешествия, выполнив данное ему поручение. Описав вышеупомянутый пролив, он отделил остров, на котором возвышается гора Эчком, и предоставил мне возможность назвать его Крузовым в память адмирала Александра Ивановича Круза (этот почтеннейший человек помогал мне с детства и вдохновил меня на служение моему отечеству [146] ), которому я многим обязан. Сегодня на место старой бизань-мачты, уже вышедшей из строя, мы поставили новую.
146
Адмирал Александр Иванович фон Круз (1731–1799) участвовал в ряде морских сражений во время екатерининских войн, где проявил большое мужество и инициативу.
11 июля. Посланный к ситкинцам переводчик возвратился утром с известием, что тайоны все еще не доверяют нам, требуют другого посольства, после которого уже решатся приехать. По его рассказам, новопостроенная ситкинская крепость похожа на старую, но гораздо хуже укреплена. Она стоит в мелкой губе и перед ней по направлению к морю находится большой камень. Получив эти сведения, мы вторично отправили к ситкинцам того же переводчика с подарками и с уверением в нашей дружбе. Он возвратился к вечеру 16-го числа с б'oльшим, чем раньше, успехом. С ним приехал ситкинский тайон для переговоров и был принят со всем уважением, так как здешние народы не уступают никому в честолюбии. О скором прибытии тайона мы получили известие поутру, и Баранов приказал приготовиться к его приему. Около 4 часов пополудни показались две ситкинские лодки вместе с тремя нашими байдарками. Все они шли рядом, и сидевшие в них, приближаясь к крепости, запели. В это время начали собираться наши партовщики, а чугачи, назначенные для торжества, одеваться в лучшее свое платье и пудрить свои волосы орлиным пухом. Многие из них расхаживали в одном только весьма поношенном камзоле, а другие, имея на себе исподнее платье и будучи в остальном совершенно обнаженными, хвастались и восхищались своим нарядом не менее европейского щеголя в новом и модном кафтане. Подъехав к берегу, ситкинцы остановились и, подняв ужасный вой, начали плясать в своих челноках. Сам же тайон скакал больше всех и махал орлиными хвостами. Едва они кончили этот балет, как наши чугачи начали свой с песнями и бубнами. Эта забава продолжалась около четверти часа, во время которых наши дорогие гости приехали к пристани и были на лодках вынесены кадьякцами. Я думал, что вся церемония этим кончится, однако же обманулся. Ситкинцы еще на несколько минут остались на своих лодках и любовались пляской чугачей, которые под звуки песни изображали смешные фигуры. После окончания этого представления тайона положили на ковер и отнесли в назначенное для него место. Других гостей также отнесли на руках, только без ковров. Поскольку день заканчивался, то Баранов приказал угощать посольство, переговоры были отложены до следующего утра.
18 июля перед полуднем ко мне приехал ситкинский тайон на ялике Баранова и со всей своей свитой. Не успели они отгрести от берега, как начали петь и плясать, а один, стоя на носу, непрестанно вырывал пух из орлиной шкурки, которую держал в руках, и сдувал его на воду. Приблизившись к нашему кораблю, они остановились, запели песню, производили разнообразные движения и затем поднялись наверх. На шканцах пляска опять началась и продолжалась около получаса. По окончании этой церемонии я позвал в свою каюту тайона, его зятя с женой и кадьякского старшину, а остальных приказал угощать наверху. Напоив своих гостей чаем и водкой, я стал разговаривать с ними о прошедшем и показал им, как несправедливо поступили ситкинцы с нами в старой крепости, тем более что постройка ее была начата с их собственного согласия. Тайон, насколько можно было заметить, почувствовав справедливость моего упрека, признавал своих земляков виновными, уверяя, что он сам не принимал в этом никакого участия, что он всячески старался отговорить и остальных от столь злого намерения, но, не добившись успеха, уехал в Чильхат, чтобы не быть свидетелем их поступка. Он говорил правду, ибо с самого начала заселения показывал свою приверженность к русским и, действительно, не присутствовал при убийстве наших. После этого я призвал к себе аманатов, в числе которых находился и его сын. Это понравилось старику, особенно потому, что мальчик уже подрос и, живя на хорошей пище, поправился. Однако же при этом отец не проявил никакой заинтересованности при первом свидании с сыном, а только благодарил меня за заботу о нем, говоря, что он от многих слышал о моем добром обхождении с аманатами. После этого разговор велся о разных обстоятельствах, относящихся к здешней стране. Между прочим, я узнал, что от прохода Креста до мыса Десижена народ называется колюшами и что он имеет тот же язык, что и жители Стахинской губы (пролив Фридрика). Проведя больше двух часов в разговорах, мы поднялись наверх корабля, и наши гости, поплясав еще немного, уехали с такой же церемонией, с какой и приехали. Эти люди непрерывно пляшут, и мне никогда не случалось видеть трех колюшей вместе, чтобы они не завели пляски.
Перед отъездом я позволил тайону выстрелить из 12-фунтовой пушки, чем он был весьма доволен. При этом следует заметить, что ни сильный звук, ни движения орудия не вызвали у него ни малейшего страха.
После полудня я съехал на берег и присутствовал при переговорах, по окончании которых Баранов подарил посланнику алый байковый, убранный горностаями халат, а остальным – по синему. В знак примирения каждому из этих гостей он приказал повесить по оловянной медали. Потом для посольства было угощение. Я видел с большим удовольствием, что в этом угощении участвовали все наши американцы. Тайоны были приглашены в дом к Баранову и веселились вместе с нами, а остальные плясали на дворе все время, пока ситкинцы не захмелели и не были отведены под руки на свое место.
На ситкинцах были накидки (накидкой называется четырехугольный лоскут какой-либо материи, который накидывается на плечи, наподобие плаща) синего сукна, лица их были испещрены разными красками, а волосы распущены и напудрены чернетью с орлиным пухом. Последнее считается у них самым важным убором и используется только в торжественных случаях. Тайонская жена была убрана совсем по-другому: ее лицо было выпачкано, а волосы вымазаны сажей. Под нижней губой она имела прорез, в который был вставлен кругловатый кусок дерева, длиной в 2 1/2 дюйма [около 6 см], а шириной в 1 дюйм [2,5 см], так что губа, оттянувшись от лица горизонтально, походила на ложку. Когда она пила, то всячески остерегалась, чтобы не задеть своего украшения. При ней находился ребенок в плетеной корзинке. Хотя ему было не более трех месяцев, но под нижней губой и в носовом хряще уже были прорезаны скважины, из которых свисал бисер на тонких проволоках.
19 июля. Утром ситкинцы отправились восвояси. Они отъехали с песнями и в сопровождении наших американцев. Можно сказать, что со стороны Баранова было сделано все, чтобы убедить наших соседей жить в мире и согласии, и потому, если они и вздумают после этого нанести какой-либо вред нашей американской компании, то будут подвержены строжайшему наказанию. В знак дружелюбия Баранов подарил тайону медный русский герб, убранный орлиными перьями и лентами. Этот подарок был принят с великим удовольствием. Тайон также с удовольствием согласился взять находившегося у нас в аманатах своего старшего сына, а вместо него прислать младшего.
21 июля. Вчера я узнал, что при партии находятся двое кадьякцев, которые прошлой осенью были на горе Эчком. Я уже давно желал ее осмотреть, но меня всегда удерживало незнание дороги, две трети которой проходит сквозь густой лес. Я воспользовался случаем и утром в 7 часов отправился в путь на катере, взяв с собой лейтенанта Повалишина. Во втором часу пополудни мы пристали к берегу в небольшой губе против острова Мысовского, а так как наши гребцы утомились, то надо было провести в этом месте ночь, расставив свои палатки и разведя огонь. Вечером я осмотрел окрестности и обнаружил, что весь берег состоит из лавы, лежащей глыбами во многих местах. Из таких пород, смешанных с глиной, состоит утес длиной сажен в сто, а высотой около пяти, на котором растут высокие ели. Когда я возвратился к палаткам, один из гребцов принес мне немного полевого гороха и клубники, которая хоть еще не совсем доспела, но была довольно вкусна.
На другой день утром, хотя горы были покрыты густым туманом, я решил идти на гору Эчком в надежде, что к полудню небо очистится. Из того, что я знал от наших проводников, я рассчитывал возвратиться к ночи. Мы взяли с собой немного хлеба и в восьмом часу отправились в путь. Чем дальше мы шли, тем дорога становилась хуже и труднее. Глубокие овраги, лежащие повсюду пни и колоды, а также частые колючие кустарники утомили нас, хотя наше путешествие продолжалось не более двух часов. Тогда-то я почувствовал, что мы основательно ошиблись, взяв с собой небольшое количество еды. Между тем туман сгущался, и провожатые сами не знали, куда идти. Как ни осложнялось наше положение, я все-таки решил пройти еще некоторое расстояние, а затем послал одного из кадьякцев за пищей и фризовыми фуфайками для людей. В полдень мы все так устали, что дальше двигаться никто не был в состоянии, и мы остановились на пригорке у небольшого потока. Погода, как бы сжалившись над нами, наконец, прояснилась. Мы поняли, что для достижения нашей цели требовалось и много времени, и ясная погода, и довольно большое количество съестных припасов. Поэтому, отправив одного из своих проводников к нашим палаткам, мы стали готовиться к ночлегу. Несмотря на всю свою усталость, каждый работал очень старательно, так что к вечеру мы успели соорудить два больших шалаша из ветвей душистого дерева (это дерево можно назвать американским кипарисом [147] , так как оно издает крепкий, приятный запах) и развели большой огонь, вокруг которого просидели почти до полуночи, обсуждая свою оплошность в снабжении. Между тем наступила ночь, в продолжение которой пала обильная роса и воздух так остыл, что температура опустилась почти до 4,5°, выгнав нас из шалашей.
147
Это ситхинский, или аляскинский «кипарис», или «кедр», из семейства кипарисовых. Виды этого рода распространены в тихоокеанских странах – Калифорнии, Японии и Чили. Это хвойные, отличающиеся особенностями расположения своих листьев, мутовчатых или редко расположенных по спирали. На листьях особые железистые приспособления с эфирным маслом.
23 июля. Холод разбудил меня около 2 часов ночи. Проснувшись, я увидел всех моих спутников у разложенного огня. Кто-то ворочался с боку на бок, кто-то лежал, укрывшись корой, которая служила им покрывалом от холода и защитой от жара. К рассвету опять спустился густой туман. Около 8 часов я выстрелил из ружья, в ответ на что мы услышали голос, а еще через полчаса с радостью увидели четырех человек, пришедших к нам со всеми необходимыми запасами. Подкрепив свои силы, около 11-го часа при ясной погоде мы продолжили свой путь, тоже нелегкий, однако приятнее вчерашнего. В полдень, выйдя из леса и отдохнув у кустарников, мы пошли на вершину горы. Дорога лежала между двумя оврагами, наполненными снегом; местами она была довольна узка и по краям усыпана мелким горелым камнем разных цветов, однако же настолько полога, что наше путешествие кончилось во втором часу пополудни. Первое, что мы увидели на вершине, – жерло посредине нее глубиной сажен 40 [75 м], а окружностью около 4 верст. Оно имеет вид чаши и сверху покрыто снегом. По словам проводников, оно должно быть наполнено водой, но оказалось совершенно сухим. Видимо, на дне его есть трещины, в которые уходит вода. А так как осенью здесь бывают продолжительные дожди, то неудивительно, что все это пространство к зиме, когда здесь были наши проводники, превращается в озеро. Обойдя это жерло, я написал на бумаге имена всех своих спутников и положил ее в кувшин, который велел заложить камнем как знак того, что до нас никто из европейцев этого места не посещал.
Наши труды и терпение были вознаграждены особенным удовольствием. Стоя на вершине горы, мы видели себя окруженными самыми величественными картинами, какие только может являть природа. Бесчисленное множество островов и проливов до прохода Креста и самый материк, лежащий к северу, казались лежащими под нашими ногами. Горы же по другую сторону Ситкинского залива выглядели как бы лежащие на облаках, носившихся под нами. Солнце сияло во всей своей красоте, за исключением десяти минут, когда при небольшом тумане накрапывал дождь. Термометр перед тем показывал 12,7°, а затем 11,9°. На этом месте мы провели около трех часов и возвратились прежней дорогой к своим шалашам около вечера.