Морской волк (сборник)
Шрифт:
Вольф Ларсен говорил блестяще, но Мод не уступала ему в остроумии, и на некоторое время я даже потерял нить разговора, любуясь ее лицом. Оно редко покрывалось румянцем, но сегодня порозовело и оживилось. Спор, видимо, доставлял ей большое удовольствие, а Вольф Ларсен прямо упивался им.
Не помню почему — я в это время отвлекся созерцанием выбившегося из прически каштанового локона Мод — он привел слова Изольды, обращенные к Тентажилю:
Среди всех жен я взыскана судьбой. Так согрешить, как я, им не дано, ИКак раньше он сумел приписать пессимизм Омару, так и теперь он прочел восторг и ликование в строчках Суинберна. Читал он стихи правильно и хорошо. Не успел он умолкнуть, как Луи просунул свою голову в люк и шепнул нам:
— Тише, тише! Впереди пароход, виден левый бортовой огонь!
Вольф Ларсен выскочил на палубу так проворно, что, когда мы присоединились к нему, он уже успел закрыть люк кубрика и спешил проделать то же с люком, ведущим на бак. Туман не исчез, он только поднялся, застилая звезды и увеличивая ночной мрак. Перед нами я увидел яркий красный огонь и другой, белый, и услышал мерный стук пароходной машины. Несомненно, это была «Македония».
Вольф Ларсен вернулся к нам, и мы остановились молчаливой группой, наблюдая за быстро скользившими мимо нас огнями.
— Хорошо, что у него нет прожектора, — сказал Вольф Ларсен.
— А что, если бы я вдруг крикнул? — шепотом спросил я.
— Все пропало бы, — ответил он. — Но вы не подумали о том, что произошло бы прежде всего?
В тот же миг он своими руками гориллы схватил меня за горло и едва заметным движением мускулов дал мне понять, что ему ничего не стоит свернуть мне шею. Но тотчас же выпустил меня, и мы снова начали смотреть на огни «Македонии».
— А что, если бы крикнула я? — спросила Мод.
— Я слишком люблю вас, чтобы причинить вам вред, — сказал он мягко и с такой нежностью в голосе, что я содрогнулся. — Но все же не делайте этого, а то я в тот же миг сверну шею мистеру ван Вейдену.
— В таком случае я разрешаю ей крикнуть, — вызывающе сказал я.
— Едва ли вы серьезно захотите пожертвовать собой, — усмехнулся Вольф Ларсен.
Больше мы не разговаривали, но мы уже настолько привыкли друг к другу, что молчание не тяготило нас. Когда красный и белый огни исчезли, мы вернулись в каюту доканчивать прерванный ужин.
Они снова принялись за стихи, и Мод прочла «Impenitentia Ultima» Даусона. Она читала великолепно, но я следил не за ней, а за Вольфом Ларсеном. Меня поразил его взгляд, устремленный на Мод. Он был так увлечен, что бессознательно шевелил губами, беззвучно повторяя за нею слова. Он прервал ее, когда она прочла:
Когда скроется солнце, пусть сияют мне ее очи, И голоса милого скрипки пусть поют в последний мой час.— В вашем голосе поют скрипки, — смело сказал он, и глаза его сверкнули золотом.
Я был в восторге от ее самообладания. Она без запинки прочла последнюю строку, а затем направила разговор в более безопасное русло. Я сидел, как в дурмане. Пьяный разгул кубрика доносился к нам сквозь переборку, а человек, которого я боялся, и женщина, которую я любил, все говорили и говорили. Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший Мэгриджа, очевидно, присоединился к своим товарищам на баке.
Казалось, Вольф Ларсен находился на вершине наслаждения жизнью. Время от времени я отрывался от своих мыслей, чтобы следить за ним, поддаваясь обаянию его необычайной интеллектуальной силы и страстной проповеди мятежа. Разговор не мог не коснуться Мильтоновского Люцифера, и тонкость, с какой Вольф Ларсен обрисовал и разобрал этот характер, была для меня новым доказательством его загубленного гения. Он напоминал мне Тэна, хотя я знал, что он никогда не читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
— Он защищал безнадежное дело и не боялся Божьего гнева, — говорил Вольф Ларсен. — Низвергнутый в ад, он остался непобежденным. С собой он увел треть ангелов и тотчас принялся возмущать человека против Бога. Этим он завоевал для себя и для ада большую часть человечества. Почему он был изгнан из Царства Небесного? Разве он был менее храбр, чем Бог? Или менее горд? Менее властолюбив? Нет! Тысячу раз нет! Бог был несравненно могущественнее, но в Люцифере жил дух свободы. Он предпочитал страдать, лишь бы никому не покоряться. Он не хотел служить ни Богу, ни кому-нибудь иному. Он не был пешкой, он стоял на своих ногах. Это была личность.
— Первый анархист! — засмеялась Мод, вставая и собираясь уйти в свою каюту.
— Значит, хорошо быть анархистом! — вскричал Вольф Ларсен. Он тоже поднялся, и когда она задержалась у двери своей каюты, остановился против нее и продекламировал:
…Здесь, наконец, Свободны будем мы, и Всемогущий Отсюда не изгонит нас. Мы сможем Спокойно править здесь. По мне же, лучше Царить в аду, чем в небе быть рабом.Это был вызывающий крик могучего духа. Его голос гудел по всей каюте, а он, с бронзовым сияющим лицом, с высоко поднятой головой, стоял перед Мод и смотрел на нее своими золотистыми, бесконечно мужественными и бесконечно нежными в эту минуту глазами.
В ее глазах опять появился неизъяснимый ужас, и она почти шепотом произнесла:
— Вы — Люцифер!
Дверь закрылась, и она исчезла. Он поглядел ей вслед, а потом повернулся ко мне.
— Я сменю Луи на руле, — коротко сказал он, — и позову вас сменить меня в полночь. Пока же ложитесь спать.
Он надел шапку и рукавицы и поднялся по трапу, а я последовал его совету и лег. Но по какой-то непонятной причине, охваченный каким-то таинственным предчувствием, я не раздевался. Некоторое время я прислушивался к шуму на кубрике и думал о снизошедшей на меня любви, но на «Призраке» я научился хорошо спать, и когда пение и крики затихли, глаза мои закрылись, и я погрузился в глубокую дремоту.
Не знаю, что разбудило меня, но я внезапно очнулся и вскочил на ноги с неясным сознанием какой-то надвигающейся опасности. Я распахнул дверь. Огонь в кают-компании был притушен, и я увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в объятиях Вольфа Ларсена. Она тщетно боролась, упираясь головой ему в грудь, чтобы вырваться. В тот же миг я бросился вперед.
Когда он поднял голову, я ударил его кулаком в лицо, но это был слабый удар. Ларсен издал свирепый звериный рев и оттолкнул меня рукой. В этом толчке была такая сила, что я отлетел, как мяч. При этом я ударился о дверь бывшей каюты Мэгриджа, которая раскололась в щепы. С трудом поднявшись на ноги и забыв о боли, я весь отдался охватившему меня бешенству. Выхватив свой кинжал, я вторично бросился к Вольфу Ларсену.