Морской волк. 1-я Трилогия
Шрифт:
Обручальные кольца, часы, деньги. И конечно, оружие. Все понимали, зачем оно румынам — и молчали. Так хотелось пристрелить этого мерзавца Попеску, и поделить все его запасы. Но, мы понимали, что когда они закончатся, нам останется лишь помирать. С нами русские отчего-то категорически не хотят иметь дело. Все помнили, как наши пытались перехватить русских «почтальонов» — и на следующую ночь получили такое, что целая рота провела три дня со спущенными штанами. И мы старались не думать, что будет, когда покупать еду станет не на что.
Ходили слухи, что мамалыжники, раньше перебежавшие к русским, возвращаются обратно, сытые и довольные, рассказывая, как там хорошо кормят. А затем бегут обратно — якобы, установилась очередь, кто сегодня пойдет сдаваться русским, кому подкормиться? И что именно так идет торговля, наше оружие на сухари и тушенку — давно уже нет обмена через обговоренные места на нейтральной полосе. И что румыны, на своем участке, сговорились с русскими — мы в вас не стреляем, вы нас не трогаете.
Последнее было очень похоже на правду. Потому что на участке румын действительно, не было ни единого выстрела. А у нас, лишь высунешься, тебя убьет снайпер. Или русские забросают минами. Или даже ударят их дьявольские «катюши». За неделю такой тихой жизни наша рота потеряла семнадцать человек. А русские каждый день орали через репродуктор о блюдах немецкой кухни — нет, не предлагая нам сдаваться, а повторяя, вы сдохнете тут все!
Мы знали, что группа Гота, пытавшаяся к нам прорваться, разбита и уничтожена. И что русские взяли Ростов. Что вчера капитулировала армия Линдеманна, окруженная под Петербургом. Боевой дух не то что бы упал, но, сменился покорностью судьбе. Мы просто сидели в своих траншеях, по уставу сменяя посты — в тупом ожидании, будь что будет.
Наконец пришло известие, что наш командующий Паулюс принял предложение русских о капитуляции. Последнее проявление порядка и дисциплины — нашему полку, как и другим, было приказано организованно оставить позиции и следовать в пункт сдачи.
Нам было уже все равно. Оставят ли нам жизнь — или расстреляют, как мы поступали с их комиссарами, коммунистами, и евреями.
У русских оказался орднунг — больше, чем у нас. Все это происходило на большой городской площади, ровной как стол, с развалин домов по краям на нас смотрели пулеметы. Сначала русские изъяли всех офицеров, и мы больше их не видели. Затем мы должны были сдать патроны и оружие — причем русский фельдфебель, «старшина», очень свирепого вида, придирчиво осматривал винтовку или автомат, и если находил ржавчину, вручал ветошь и масло, и приказывал почистить. Пройдя этот этап, мы попадали на медицинский осмотр, где сразу отделяли раненых, больных, слишком слабых — но, не расстреливали, а куда-то уводили. Там же проходила регистрация, с записью фамилии и звания, и обыск. Затем русский офицер опрашивал нас поодиночке — сначала, не являетесь ли вы убежденным нацистом, не состояли ли в нацистской партии? Что известно вам о таковых в вашем подразделении, а также о тех, кто запятнал себя жестоким обращением с русскими пленными и мирными жителями? Некоторых сразу отводили в сторону — у кого находили партийные билеты, партийные значки, или фотографии расстрела пленных, на кого указывали как на нацистов. И этих наших товарищей мы никогда больше не увидели.
Затем нас, прошедших через все это, в уменьшившемся числе, снова построили на площади. И русский офицер на хорошем немецком языке сказал, что теперь мы являемся рабочим батальоном пленных, номер такой-то. И нам придется строить, восстанавливать здесь все, что мы разрушили — город Сталинград, железную дорогу, заводы — что укажут. Сейчас мы пройдем положенную санобработку в бане, получим обед и теплую одежду. Будем хорошо работать — нас будут кормить, как принято по законам социализма. За попытку к бегству, сопротивление, саботаж — расстрел. За неусердие, неподчинение, симуляцию болезни — снимается половина суточного пайка. За хорошую работу — усиленное питание. Всем ли понятно, есть ли у кого вопросы?
Вопросов не было.
Берлин
Принц Альбрехт-штрассе, 8
— Ну. Руди с чем явился?.. Да на тебе лица нет. Так — плохие новости? И насколько плохие?
— Хуже, чем вы думаете, герр рейхсфюрер. Много хуже.
— Возьмите себя в руки, группенфюрер, и доложите, как положено!
— Согласно вашему приказу произведена проверка двух случаев, когда возникли сильные подозрения в действии русской разведки. Первый — десантная операция на остров Сухо в Ладожском озере. В число подозреваемых попало девять человек, список приложен к моему отчету. Второй — проверка в боевых условиях наших новейших тяжелых танков в районе города Мга, где они угодили в засаду. В числе подозреваемых оказалось двадцать восемь человек — включая тех, которые были связаны с железнодорожными перевозками — и список также прилагается к отчету. Эти списки полностью не совпадают друг с другом. Следовательно, эти два случая не связаны друг с другом фигурантами. И все же связь есть. Она в необъяснимости. Точно такой же необъяснимости, которую мы уже заметили в типе и действиях той загадочной русской подлодки, а также в кардинальном изменении их тактики на сухопутных фронтах. Особо отмечаю, что сначала эти изменения проявились лишь на северных участках фронта.
— Стоп. Не надо докладывать выводы. Давай… попросту, без чинов… изложи мне, в каком порядке ты думал и как пришел к выводам.
— Не к выводам. Лишь к предположению. Прямых доказательств у меня нет. Ты же знаешь, Генрих, я был хорошим следователем. Так вот, с таким материалом я бы не то что к судье — и к начальнику бы не пошел, но, сейчас дело вырастает до государственного уровня. — Это вывод. Я просил описать порядок умозаключений.
— Единого шпиона быть не могло. Внизу он не имел бы всей информации, вверху же — утратил бы детальность восприятия. Где, на каком уровне сходились в одних руках данные о десанте у Сухо, об испытаниях тяжелых танков, и еще о нескольких подобных случаях — в папке, перечень прилагается? Да, Генрих, были и еще ситуации — когда русские с дьявольской прозорливостью играли «на опережение». Или действовали с невероятной наглостью — будто «туман войны» для них не существовал. Это лишь то, что я нашел, на северном участке фронта. Хотя, если я прав, к югу это должно уменьшаться, сходить на нет — на данный момент времени. Но, волна растет — она захлестывает все дальше. Боже, спаси Германию!
— Я не понимаю, о чем ты?
— Если бы этот «шпион» или даже целая организация, вроде недавно разгромленной «красной капеллы» существовали на самом деле, то наша служба «функабвер» или дипломатические каналы были бы просто перегружены сигналами о передаваемой Сталину информацией. И уж тогда их поиск и ликвидация натасканными подразделениями нашей «зондеркоманды» были бы лишь делом времени, причем не очень и долгого. Но, ведь НИЧЕГО такого не было. А передать одним сообщением ВСЮ эту информацию было бы просто невозможно, поскольку если бы ее отправили поздно, то значительная ее часть просто потеряла бы смысл, а то и просто нанесла бы вред красным, а слишком рано… Многое еще просто не было решено, а в простое угадывание, вроде «чет-нечет» сто… нет, тысячу раз ПОДРЯД, я не верю, поскольку пару курсов в Университете мне все уши прожужжали статистикой и теорий вероятности, откуда я вынес, что если кости все время выпадают шестерками, то надо внимательно обследовать их вместе со столом и игроками.
— Ясновидение! — едва ли не пределе слышимости выдохнул Гиммлер.
— Не только. Ключевой момент, замеченный, я повторяю, не мной, а многими на фронте — что русские стали другими. Что война больше не похожа на ту, что была год, или даже полгода назад. Говоря упрощенно, если раньше против нас выступал деревенский пентюх, пусть даже злой, упрямый, даже иногда неплохо вооруженный — то теперь он превратился в очень умного, умелого, ловкого и опасного противника. Смертельно опасного — мы начали проигрывать, при его равной, или даже меньшей силе, чего раньше не встречалось. Просто, за счет того, что он часто оказывается более готов, в нужном месте и в нужное время. Это, на первый взгляд, можно принять за результат шпионажа, может даже в каких-то случаях так и есть — но, не во всех, и даже не в большинстве. Потому что, кроме обладания информацией — а я уже объяснил, что это не может быть один человек, и даже организация — ее еще нужно передать, а главное, суметь воспользоваться! В сороковом французы знали о нашем плане войны — я говорю не про тот, что попал им в руки с этими недоумками зимой, а про тот, что был осуществлен в реальности. Знали — как об одной из возможностей, и что, это им помогло? А русские — они с некоторых пор играют так, словно ими управляет нечто, знающее как надо!
При проверке я всеми силами старался показать боевым офицерам, что их я и не подозреваю, но, ищу шпиона на куда более высоком уровне. Мне удалось близко сойтись с майором Кнаббе, из абвера. В отличие от меня, он хорошо знает Россию и русских, причем почти эти места — он бывал тут в конце тридцатых, в археологической экспедиции, в Карелии, на Кольском полуострове, под Архангельском. Занимался он там всякими делами, вроде выбора мест для секретных аэродромов — но, и археологию они должны были, хотя бы для приличия, изображать.