Морской волк
Шрифт:
— Назад все, твою…!! — орет Кириллов. И уже спокойно: — Не беспокойтесь — за все он получит. По закону и справедливости. Пока же его надо в разведотдел доставить. Он командир лодки — а вдруг знает что-то, что вам или товарищам вашим жизнь спасет? Федор Алексеевич, распорядитесь!
Видяев отдает приказание — подскакивают двое матросиков и без церемоний ссыпают немца в люк. Старший майор пишет что-то на листке блокнота, отдает бумажку Видяеву и обращается ко мне:
— Пошли, Михаил Петрович. И нам пора уже.
И первым лезет по трапу на «Волка».
Через два часа
Москва, Кремль.
— Значит, все жэ наши потомки, Лаврэнтий?
— Так точно, товарищ Сталин. Кодовый сигнал от Кириллова однозначен. Встреча состоялась, наши потомки из две тысячи двенадцатого года к нам полностью лояльны. Он пока остается там, для координации и подробного ознакомления. Связь — как условились, на волне подплава СФ, нашим шифром и кодом.
— Можэт, всэ жэ настоять, идти им сразу в Архангельск? Комиссию по встрече мы подготовим. Ну а «Шээр» — нэ так уж он нам и нужэн. Вэдь на этот раз флот готов? И в Диксонэ — ждут?
— Во-первых, несколько дней по большому счету ничего не решат. Во-вторых, предоставился уникальный случай взглянуть на наших гостей «изнутри», как они воюют. В-третьих, не факт, что сейчас они будут безоговорочно слушаться Кириллова: они пока нам союзники, а не подчиненные. И в-четвертых, от них уже идет важная информация стратегического значения, могущая оказать серьезное влияние на ход Сталинградской битвы.
— Насколько сэрьезное, Лаврэнтий?
— По их словам, послезавтра, двадцать третьего, немецкие танки едва не ворвутся в Сталинград. Чисто случайно на их пути окажется наш 1077 ЗенАП, и девушки зенитчицы погибнут все — но сумеют задержать танки на пару часов. Что позволит нашим организовать хоть какую-то оборону. Тогда немецкая авиация нанесет массированный удар силами до двух тысяч самолетов. Город будет полностью разрушен, погибнет очень много жителей и беженцев. Эти сведения были переданы нам потомками еще раньше — тогда мы рассматривали это как один из возможных сценариев. Теперь же Кириллов настаивает — надо полагать, имея на то основания, — что это случится, если мы не примем меры. Особенно после того, как потомки указали нам на достаточное количество упущенных возможностей и прямых ошибок. Так, например, наш 282-й стрелковый полк, передаваемый в другую дивизию, будто бы простоял в эшелоне, в ста километрах от Сталинграда целых пять дней. И тому подобное — все было в моей записке, товарищ Сталин!
— Это очэнь нэ хорошо, что дэвушки погибают за Родину, в то время как бойцы прохлаждаются в тылу из-за чьей-то халатности, глупости… или вредительства. Надеюсь, ты уже принял мэры, Лаврэнтий, — чтоб сэйчас такого нэ случилось?
— Так точно, товарищ Сталин. Вот перечень самого необходимого — и еще указания местным товарищам, что произойдет послезавтра, может, найдут что-то еще. Также я взял на себя ответственность показать Шапошникову информацию, якобы полученную нашей разведкой.
— Мы удэржим Сталинград?
— По словам потомков, удержим — после полугода упорного сражения, перед которым померкнет Верден. И это будет нашей победой, поворотной точкой войны — после чего начнется наше наступление на запад, еще два года войны, Курск, Украина, Белоруссия, от Вислы до Одера, Берлин. Мы возьмем Берлин в мае сорок пятого, и Гитлер примет яд в бункере, окруженном нами. Но наши потери будут страшными, двадцать шесть миллионов. Что ослабит СССР перед нашими бывшими «союзниками», которые после сорок пятого станут нам врагами и начнут замышлять против нас новую войну. О последующих политических событиях, в отличие от хода этой войны, потомки говорят очень мало — можно предположить, что последует или новая война, или контрреволюционный переворот с реставрацией капитализма и монархии. По крайней мере, нам известно, что в момент встречи наши потомки были под Андреевским флагом и с царской символикой — двуглавым орлом. Что также заставляет нас с осторожностью относиться к отдаче им прямых приказаний.
— Что ж, Лаврэнтий, будэм ждать дальнэйшэго развития событий… А вот указания в Сталинград — отправь нэмэдлэнно!
Командующему Сталинградским фронтом,
передано 21 августа 1942 года.
Ввиду ожидаемого 23 августа прорыва немецко-фашистских войск на территорию города Сталинграда, рекомендую срочно осуществить меры:
1. Всячески ускорить переправу эвакуированного из более западной местности населения, которое нельзя трудоустроить в городе, на правый берег.
2. Увеличить количество противопожарных команд из незанятой на заводах молодежи, подростков.
3. Перевести курсантов танкового училища на территорию СТЗ и Судоверфи.
4. Отобрать беженцев на предмет призыва медперсонала (в том числе ветеринарного), трактористов и водителей (в том числе недоученных, без учета пола и возраста), рабочих механических и металлургических производств.
5. Перенаправить поток остальных беженцев из черты города на север (Дубовский, Балыклейский районы) и юг (Светлоярский район) без переправы через Волгу.
6. Сформировать ополчения из жителей, не занятых на военных заводах и производстве продуктов (хлебозаводы, например), и беженцев, выдвинуть сформированные отряды на линию позиций 1077 и 1078 ЗенАПов.
7. Доукомплектовать дружинниками части 10-й стр. див. НКВД.
8. Обратить особое внимание на скорейшее прибытие 282-го стрелкового полка, передаваемого из 11-й див. в 10-ю.
9. Всемерно ускорить прохождения эшелонов с Судоверфи на СТЗ с целью передачи задела (бронекорпусов и башен).
10. На Судоверфи срочно передать с СТЗ запас двигателей от СТЗ-НАТИ для выпуска с ними Т-60 из имеющегося задела.
11. Добиться экстренной поставки на СТЗ двигателей М-17 из резерва ВВС (снятых по ресурсу и еще не прошедших ремонт и конвертацию в Ярославле) для установки на Т-34, после переделки в М-17Т силами экспериментального цеха СТЗ.
Приписано карандашом:
Дело на контроле у Самого. Отнестись предельно серьезно!
Капитан первого ранга Лазарев Михаил Петрович
Подводная лодка «Морской волк». Карское море, 21 августа 1942 года.
— Зря вы так, Михаил Петрович, — говорит Большаков. — Зачем вам о всякую погань руки марать? Сказали бы Юрке — он бы ему с одного удара инвалидность сделал, до конца дней. Если уж он разведке живым нужен, так языком чесать и в коляске можно, как Островский роман свой писал.
— Узко мыслите, Андрей Витальевич! — вставил слово старший майор. — Не в одном допросе дело! Вытрясут его, конечно, что он знает и не знает — а после что, как вы думаете?
— В лагерь пленных, мы ж гуманисты, — говорю. — Будет наш паек жрать вдали от фронта. А после победы и репатриации служить пойдет в какое-нибудь бундесмарине, готовясь наших топить. Да, и еще мемуары напишет, выливая на нас самый грязный бред. Нам это надо?
— Я в центральный аппарат в тридцать девятом пришел, при Лаврентии Палыче. До того погранцом был, Север, затем Дальний Восток. С разным народом дело иметь приходилось. И много чего узнать. Есть вот у китайцев мудрец такой, Сунь-Цзы — так учил он, что любой человек и любая вещь использованы могут быть с толком; понять лишь надо, как именно. В ваше время о нем знали?
Вот это сюр! Гэбэшник из тридцатых учит людей двадцать первого века восточной философии? Недооценивали мы предков, ей-богу!
— И как вы намерены использовать этот материал?
— Прежде всего, отметим, что здесь, в вашей ветке истории, как вы говорите, он ничего не совершил…
Ага. Так и вспоминаю при этих словах сцену в телеящике из моих времен. Кого-то, руки за спину, пихают в «воронок», женский крик «убийца!», и толстый мент с назидательно поднятым пальцем — «преступником человека назвать может только суд».