Мортен, Охвен, Аунуксесса
Шрифт:
Следующий день принес ему много полезных сведений, в голове даже начали вырисовываться детали будущего дела. Он, погруженный в свои мысли, проходил мимо торговых рядов, где оживленно спорил за цену и качество возбужденный народ. Теперь нужно было только задать кому-нибудь словоохотливому несколько вопросов, как вдруг на него налетел молодой бугай.
— Куда прешь, раззява! — выругался тот, обдав перегаром.
— Дай пройти! — ответил Молчун.
Но Бэсан, изрядно принявший на грудь браги, внутренне порадовался: незнакомец немогучего сложения в нелепой шапке, надвинутой на самое ухо. Бэсан выпятил вперед нижнюю челюсть, предвкушая, что сейчас потреплет как следует этого человечишку. Разговаривать и угрожать он не собирался, внезапность — вот лучшее средство не потерпеть неудачу.
Бэсан, почти без замаха, ударил правой рукой. Вес у него был изрядный, рост — тоже. Поэтому попадание в голову, а именно туда Бэсан и метился, должно было вызвать у оппонента кратковременное или долговременное отключение от реальности. Вот тогда можно было уже, ничего не опасаясь, попинать ногами, пока не начнут кричать в толпе самые испуганные. А еще лучше — сорвать печатку с меча. То-то стражники позднее повеселятся!
Но, к своему удивлению, Бэсан промазал. Нет, все было правильно, но в самый последний момент незнакомец успешно уклонился, словно такое внезапное нападение для него было совсем не в диковинку. Только слетела с головы наземь шапка, задетая кулаком.
— Но ты, одноухий! — обиженно взревел Бэсан и осел на землю, прислонившись спиной к чьему-то лотку.
Никто, в том числе и сам Бэсан, не увидели ответного выпада Молчуна. А он, разозлившийся на этого недомерка, очень быстро ударил в переносицу, за долю мига до удара сложив пальцы в кулак. Бэсана такой щелбан привел в состояние крайнего потрясения: небо вспыхнуло мириадами звезд и потом погасло. Надолго.
Молчун подхватил свою шапку и резко огляделся. Вроде бы ничего не изменилось, торг шумел своей обычной суетой: гулом неясных разговоров, шорохом перебираемых товаров, чавканьем шагов в намечающейся грязи. Никто не обратил внимания на короткую стычку двух человек.
Кроме одного. Молчун столкнулся взглядом с немолодым мужчиной, который, не скрываясь, смотрел на него, словно, стараясь то ли вспомнить, то ли, наоборот, запомнить. Он понял, что сейчас это человек пойдет в его сторону. Для чего? Уж явно не для того, чтобы поблагодарить за наведение порядка.
Молчун сделал широкий шаг боком влево, потом также быстро, чуть отступив назад, пропуская какого-то покупателя, вправо и сразу же чуть присел, разворачиваясь. И направился на выход из ярмарки. Постоянно меняя направление движения, он все время старался держаться в самой гуще толпы. Один раз остановился, осторожно оглядываясь. Никакого преследования не обнаруживалось.
На выходе из селения он опять столкнулся с тем стражником, что и два дня назад. Тот, сняв с ножен мешок, внимательно оглядел печатку, потом сдернул одним движением красную ленту: все в порядке.
— Ну, что, договорился насчет собаки? — спросил он, когда убедился, что их закон не нарушен.
— Нет, — ответил Молчун.
— Бывает, — кивнул головой стражник. — Что-нибудь купил на ярмарке?
— Соли.
— Теперь куда?
— В Свею.
— На службу поступать, или как?
— Или как, — разговаривать совсем не хотелось.
— Ну, ладно, бывай здоров!
— И тебе того же.
Вернувшись к лесному дому, Молчун почему-то вздохнул спокойно. Следующие дни он проверял свои силки и ловушки, грыз поджаренных на огне зайцев и продумывал все детали своего грядущего возвращения в деревню.
Добыть меч — и уйти. Найти и убить «перворожденного». А дальше? Нельзя думать о будущем — голова заболит. Надо решать задачи и проблемы по мере их поступления.
По ночам шепот давно мертвых людей не давал уснуть. Только мама не откликалась, как бы он ни просил.
11
Два дня Бэсан провел в полном беспамятстве. Глупо улыбался, не открывая глаз, пускал пузыри и гадил в штаны. Вечером того же дня его отнесли домой: на лбу набухла гигантская, как сосновая, шишка. Приложился где-то по пьяному делу — не мудрено, бывает. Ладно, очухается — может, поумнеет. Ну, а нет, в смысле — не очухается, знать судьба у него такая. Излишней любовью, кроме матери, к нему никто не пылал.
Охвен зашел к нему, как только узнал, что тот очухался. Ему надо было переговорить с Бэсаном, хотя не был уверен, что узнает для себя что-нибудь полезное.
— Хорошая у тебя голова — крепкая! — вместо приветствия сказал он сидевшему во дворе, укутанному в теплые одежды Бэсану.
Тот недовольно зыркнул в ответ. Отек уже спал, зато проявились и, несмотря на слой мази, светили под глазами жуткого вида синяки.
«Ничего, тебе, козлу, полезно с бланшами походить. Это тебе не подростков лупить!» — подумал Охвен, а сам сказал:
— Хочу я, мил человек, про обидчика твоего разузнать побольше.
— Зачем? Уж не отомстить ли за меня хочешь?
— Да нет, поблагодарить, что не убил, оставил подрастающим пацанам потешиться. Сейчас они сюда придут и возьмут тебя тепленького. Боюсь, еще одного удара твой чан не выдержит.
— Ладно, ладно, Охвен. Это я так сказал, не подумав, — поморщившись, произнес Бэсан. Видать, крепко все еще побаливала его голова. — Что хотел узнать?
— Кто таков был тот человек? Видел ли его раньше? Чего вы с ним зацепились?
— А откуда ты знаешь, что меня кто-то ударил? Весь народ-то думает, что сам это я по пьяному делу приложился, — вздохнул Бэсан.
— Ну да! — притворно удивился Охвен, а потом решил попусту не сотрясать воздух. — Видел я — недалеко стоял.
Бэсан только досадливо махнул рукой:
— Да не помню я ничего! А если и помнил, то из головы все напрочь вылетело, пока я тут валялся. Мужик, как мужик.
— А ты напрягись, болезный! Ведь не простой был это человек. Уж если ты его обидел — вернется обязательно