Мортен, Охвен, Аунуксесса
Шрифт:
На этот год мне предстояло доказать, что теперь мне можно появляться на людях с мечом за спиной, или с топором на боку. Но я не особо переживал: уж если Бэсан в свое время выдержал, то и я смогу. Правда, этот ящер в полтора раза больше, чем я, но щелчок по лбу, поваливший его в беспамятство на несколько дней, от известного нам существа, прекрасно характеризовал умения и навыки Бэсана, как бойца.
На сборах было весело. Жили мы все вместе, гоняли нас тоже не поотдельности. Критиковали каждого, конечно, изрядно, но совсем не обидно. Махались деревянными мечами с утра до вечера, бегали по снежной целине, пуляли из луков, если было не очень морозно и растирались по утрам снегом. Словом, проводили досуг, как настоящие бездельники: утром подымались ни свет — ни заря, ночью отрубались, не чувствуя под собой ног.
Нам, готовящимся держать посвящение, уделяли особое внимание. Даже мухоморами кормили. Высушенный мухомор по вкусу совершенно никакой. Мы откушали каждый по щепотке, а дядьки-викинги за нами наблюдали. Некоторые из нас сразу вывернулись наизнанку, всем своим видом показывая, что еда им пришлась не по вкусу, и легли умирать. Потом их долго отпаивали горячим молоком и умереть не дали.
А остальные, в том числе и я, оказались покрепче: животы скрутило не сразу. Перед этим произошел какой-то сдвиг в сознании, у каждого свой. Многие из нас уже пробовали бражку, но сейчас было иначе.
Я, например, вдруг понял, что могу видеть любое движение. Не то, что делают сейчас, а то, что собираются сделать. А Олли, как он потом признался, вообще вылетел из своего тела и обозревал всех нас, и себя в том числе, со стороны. А один парень, не самый сильный, поднял перед собой здоровенную скамью, которую раньше мы лишь вдвоем могли оторвать от пола, и дернулся вместе с ней к выходу, да там застрял: ему вдруг померещилось, что он оказался один среди троллей.
Продолжалось это недолго, а потом мы все, как по команде, ринулись к выгребной яме, на ходу срывая пояса. Чуть позднее почувствовали, что сегодня на редкость морозно во дворе. «А навоз не унимался и сквозь пальцы пробивался», — трясущимися губами продекламировал Олли.
Оценив результаты, наши наставники всем нам, обгадившимся, но не изблевавшимся, тайно и торжественно выделили для запоминания слова. Каждому свои, строго-настрого предупредив, чтобы их знали только мы, причем каждый по отдельности. Делиться друг с другом было запрещено. Мне достались «работа — не волк». Предстояло накрепко запомнить их, и в случае, когда это словосочетание вдруг касалось моих ушей, прекратить всякое активное наступательное действие. То есть, замереть на месте, или медленно отступать, в зависимости от ситуации. Но ни в коем случае не нападать, не атаковать.
— А что делать, если по жизни мне их скажут? — спросил я.
— Не боись, не скажут! Ну, а услышишь откуда-то — так все равно в это время ты же не будешь никого резать — по жизни-то! — ответили мне.
На следующий день после активного трепыхания в снегу нас разделили. Меня сотоварищи увели в лес на полянку, завязали каждому глаза и заставили махать деревянными мечами, типа мы сражаемся. А потом кто-то из викингов начал выкрикивать:
— Баран и ворота!
— С козла молоко!
— Седло на корове!
— Свинья на заборе!
— Работа не волк!
Я, махая палкой, даже вздрогнул: слова для меня! Но не сразу сориентировался прекратить двигать рукой. Подобные фразы еще звучали недолго, потом прекратились. Зато сразу же, словно с небес, грянул оглушительный вопль одного из наставников:
— Бараны! Вам же ясно было сказано: отставить нападение! Что непонятно? Так уж трудно запомнить каждому по два слова?
Судя по интонации, не один я промедлил. Зато в следующий раз, едва только услышал про «работу», замер, как вкопанный. Благо моя фраза оказалась первой. Вместе со мной, как выяснилось из дальнейших объяснений, замерли и все остальные.
Научиться играть «замри — разомри» оказалось не столь уж и просто. Но ежедневные тренировки сделали свое дело. Слова прочно засели в наших головах. Честно говоря, даже если мы и случайно догадывались, у кого какая фраза, то это сразу вылетало из памяти за ненадобностью. Поэтому позднее уединенные тренировки мы проводили уже без повязок на глазах. И если кто и получал сначала палкой по башке, превратившись в соляной столб, услышав свои слова в поединке, то потом и с этим справились: нельзя атаковать, обороняться — можно.
Словом, дни были насыщены до предела. По мере того, как света прибывало, наш предел растягивался. С Риссой видеться не удавалось. Впрочем, с кем-либо другим из деревни — тоже.
Мухоморы нам добавляли в еду изредка. Об этом мы только догадывались, не зная наверняка. Не всем, конечно, только избранным. Тем, кто памятным днем морозил задницы на заднем дворе. Но, как ни странно, бить фонтаном в снег больше из нас никто не бегал. Близился день нашего посвящения.
14
Когда проталины своей массой задавили большую часть снега, довольных малолеток разогнали по домам. Мы, тоже довольные, постреляли перед суровыми наблюдателями из луков, попрыгали, побегали — показали себя во всей возможной красе. Никто из испытателей не хмыкнул, что «мельчают потомки», покрутили головами, похлопали глазами и разошлись. Для них мы были точно такими же парнями, что и в прошлом году. Назавтра намечалась основная потеха, а именно — наши действия против викингов, изобретательно бьющих нас. Синяки и кровопускание приветствовались. Стоны, сопли, слезы, внезапная смерть — нет.
Нас выводили на ристалище поодиночке, так что мы не знали судьбы предыдущих соискателей. Также мы не знали, что нам уготовано. Поэтому волновались, кто как мог.
Когда наставник положил мне на плечо широкую, как весло, руку, в горле у меня моментально пересохло.
— Готов? — спросил он.
— А что, у меня есть выбор? — ответил я.
— Шутник, — ухмыльнулся викинг. — Сейчас ты всех повеселишь.
Я посмотрел на оставшихся парней, точно так же, как и те, кого вывели раньше: немного тоскливо, немного просяще. Сочувствия в ответ я не углядел: все мы там будем.