Мортен, Охвен, Аунуксесса
Шрифт:
Женщина поднялась со ступенек, подошла к Охвену и зарыдала у него на груди. Мужчина, помявшись, тоже подошел к ним и осторожно обнял сразу обоих. «Кота, что ли этого драного, мне в объятья заключить?» — подумал я и повернулся к животному. Но тот почуял подвох, отработанными движениями достиг дыры под крыльцом и нырнул в нее. Сей же момент задом вперед оттуда вылезла собака. Видимо, на двоих убежище было не рассчитано.
Потом было застолье, длившееся неизвестно какое количество времени. Я наобнимался со всеми мужчинами, заполнившими дом сестры Охвена, вволю наелся и осоловел. Разговоры за столом на неизвестном мне языке убаюкивали получше колыбельной. Охвен, наконец, обратив внимание, что я задумал лбом сломать ближайшую ко мне посудину, отвел меня на сеновал, где не было мух, где было просторно и тепло и пахло душистым сеном. Так сладко не спалось мне уже давным-давно, с той, другой жизни, когда я был еще дома.
22
Очень быстро Охвену удалось договориться с воеводой и старостой города и начать постройку нашего форпоста. Сколько он заплатил за бревна и камни, доставленные в оговоренное место на левом берегу Мегреги у самого слияния с другой рекой, мне неизвестно. Строили мы сами, основательно намаявшись с фундаментом, который по замыслу Охвена плавно переходил в цоколь. Добывали специальную «голубую» глину, мешали ее с речным песком, выкладывали по отвесу камень к камню. Времени на это ушло достаточно, сил тоже. Потом, обложив голые каменные стены сухими ветками изнутри и снаружи так, что стены пропали под грудами сучьев, запалили костер. Чтобы огонь сразу не взвился до неба, брызгали огромными вениками, постоянно смачиваемыми водой. Когда от дров остался лишь пепел, а от пламени не осталось даже искр, мы не могли двигать ни руками, ни ногами — сели на траву, обессилено вывалив языки. Пришла Ленни и посмеялась над нами, обозвав нас чумазыми чертями.
— Так, говорят, еще колокола льют, — добавила она, поднося нам квас.
Ленни появилась в моей жизни сразу, как только мы объявили себя строителями. Она была похожа на Риссу только по двум признакам: красотой и живостью ума. Рисса все больше становилась для меня произведением искусства: идеальным во всех отношениях, но абсолютно недоступным. Я как-то даже не особо переживал. Вспоминал с удовольствием, но предпочитал не тосковать, а веселиться и обниматься с Ленни. Жалко только, что язык мне местный давался не очень легко. В смысле, спустя некоторое время уже понимал общий смысл фраз, но сам говорить не мог. Как собака, Бурелом, светлая ему память, предпочитал разговаривать глазами. Ну, иногда и руками.
Местные парни, мои ровесники, не испытывали по отношению ко мне враждебности, никто не пытался задираться, доказывая свою удаль. Несколько раз приходили вечерами ко мне, посидели у костра, говорили, насколько это возможно. Эти разговоры здорово утомляли и их, и меня. Поэтому совсем скоро единственным моим другом и учителем языка осталась Ленни. Охвен почти каждый вечер уходил к своим давним знакомым и новым приятелям, скорее всего, приятельницам, я же оставался караулить завалы бревен и залежи камней в разбитом по соседству шалаше. Такое положение устраивало всех. Особенно меня. Каждое утро я вставал с восклицанием Охвена о побудке и мыслью, что вечером снова увижусь с красавицей Ленни. Перед работой мы устраивали разминку с Охвеном, упражняясь с мечами или копьями. Все реже он поправлял мои движения. Было настолько покойно и радостно каждый день, что я совсем забыл о той стороне жизни, где копошились оборотни и цахесы, ворочались в грязи удеваллские стражники, где злоба и жадность диктовала свои правила. Но эта черная часть жизни не забыла меня.
Когда мы подняли стропила и объявили себе обеденный перерыв, пришла моя подружка. Наша башня с примыкающей к ней постройкой, которую можно было использовать и как жилье, и как склад, приобрели вид, достойный внимания. Ленни сразу же попросилась залезть под крышу, чтобы посмотреть кругом. Если кто и возражал, то это были не мы.
Охвен только начал мне рассказывать, как ижор Вейко много лет назад добрался сюда с дурными вестями, да и прижился, женившись на сестре Охвена, как сверху раздался внезапный и испуганный крик Ленни.
— Что случилось? — спросил я, предполагая, что девушка ударилась.
— Там! — закричала она, свесившись через край и простирая руку в том направлении, откуда в свое время пришли и мы. — Всадники! Они мечами бьют народ!
Я в мгновение ока взлетел рядом с ней. Вдоль реки на конях неслись воины. Встречный народ разбегался, но недалеко, потому что получал по голове мечом от радостного всадника и замертво валился под копыта.
— Охвен! — закричал я. — Они людей убивают!
— Посмотри, ворота в городе уже закрыты? — прокричал он мне в ответ. И добавил, видно приняв решение. — Ленни! Сиди наверху тихо, чтоб тебя никто не заметил! Мортен!
Я бросился вниз. Охвен сбил наземь лестницу и достал наши мечи. Я, видя такое дело, поднял единственное наше копье и прислонил его к стене.
— Слушай сюда, друг! — обратился он ко мне. — К сожалению, убежать вы с девочкой уже не успеете. В городе уже все входы-выходы заперты, собирают дружинников. Эти на конях совсем скоро будут здесь. Они сюда пришли не вести дела, а убивать. Нам надо продержаться чуть-чуть, пока с крепости не придет подмога. Прости меня, дурака старого!
— За что, Охвен? — удивился я.
— За то, что привез тебя сюда.
— Да брось ты! — только и ответил я.
Всадники меж тем приближались. Теперь мне были видны их лица. Таких людей я в своей жизни еще не видел. Смуглые, заросшие черными бородами по самые глаза, с крючковатыми носами и бешено вращающимися глазами. Они возбужденно оглядывались, как на охоте, постоянно выкрикивая слова на языке, похожем на собачье тявканье.
Мы отошли к стене, обнажив клинки.
— Внутрь нельзя! — сокрушенно мотнул головой Охвен. — Запалят. Мы-то выберемся к ним под мечи, а Ленни — нет.
— Кто это? Демоны? — спросил я.
— Думаю какие-нибудь дикари. Горцы, чтоб им пусто было. Приблудились отрядом своих разбойничков к какому-нибудь князю русичей, получили за свою службу разрешение пограбить — вот и примчались сюда.
— Зачем?
— Они, кроме себя, остальных за людей не считают. Вокруг одни неверные. Слабые — убей, потому что слабы. Сильные — убей, потому что не может быть никого сильнее их, — отряд тем временем приблизился к нам, кое-кто достал луки. — Мортен! Будь внимателен!
Воины, показывая на нас своими неширокими кривыми мечами, засмеялись, широко распахивая свои рты. Смех их был совсем не веселый. Собаки во дворах смеются заразительней. Полетели первые стрелы. Но мы не шевельнулись — мазали лучники. Потом они снова выстрелили, уже тщательно прицелившись — без толку. Мы слегка покрутили мечами, легко отразив опасные стрелы, остальные воткнулись в стену. Потом они опустошали свои колчаны еще и еще раз, даже с коней сошли.
Самый лучший стрелок вышел вперед, как на состязании. Прочие разве что в ладоши не хлопали. Пока он готовился, я схватил копье и, почти без замаха, метнул. Но в лучника перед нами не попал, он успел уклониться в сторону. Зато попал в того, кто стоял за ним. Копье пробило ему горло, он выпучил глаза, убежал за лошадей и там опустился в траву, надеясь, что его могущественные братья-друзья сейчас его воскресят. Наивный!