Мощи святого волка
Шрифт:
Забывался Васька горячечным бредом, и тогда пещеру наводняли черти. Тенями ползали по стенам менквы — вогульские лешие, по-совьи угукали, тянули к Ваське когтистые лапы. Сплетаясь в текучие клубки, шипели гадюки, кидали в Темнова раззявленные пасти. Камнелом Фёдор Михеев чесал проломленный затылок, смотрел на убийцу мрачно, с укором, хватал его за шею, тряс, что-то беззвучно кричал. Являлся и сам змеиный князь Ялпын Уй, обвивал каторжанина железными обручами своего мощного тела, давил так, что рёбра у Васьки хрустели, огненными глазами заглядывал страдальцу в душу, лил в неё, как воду, холодный адский свет. И всё рвал из головы приказчика Васька кайло, тянул со всех сил, а оно никак не поддавалось.
В безумных снах рычал Темнов по-звериному, выл, деревянными пальцами до крови себе грудь исцарапал.
К вечеру сознание страдальцу вернулось, но было оно тусклым, как последний отблеск заходящего солнца. Дышал он, как издыхающий пёс, мелко и часто, вывалив опухший язык. Понимал горюн, что господь вернул ему ясность ума, чтобы он, грешный, напоследок помолиться мог.
Вечернее солнце косо воткнулось в пещеру пшеничным снопом. В нём — золотая дрёма пыльных вихрей. По-детски смеялся беззаботный ручей, звонкое эхо его прыгало по каменным стенам. А за ручьём, на другом берегу, юные белоногие берёзки, словно пританцовывая, потряхивали нарядными зелёными сарафанами. На прогалине горел буйным розовым цветом иван-чай. По берегу раскатились лохматые головы вербовых кустов. За ними высились могучие сосны, напитывая лес густым смолистым духом. И всё пел-заливался, неугомонный дрозд.
Глядя, как в трубу, из глубины пещеры на разноцветье тайги, вспомнился Василию глубокий колодец шурфа, когда задирая башку, ловил глазами росчерк голубого неба, дождевой капле радовался. Думал, выйдет на волю, и бросится небесному простору навстречу, душу перед господом распахнёт. А случилось иначе. Бежал каторжанин без оглядки, лишь демонов да преследователей примечал; в том беге запамятовал, зачем на свободу рвался. Только теперь, помирая, припомнил.
Тайга полнилась богом и жизнью, пухла ими, как тесто на дрожжах, и Вася глядел во все газа, вслушивался, коря себя за то, что раньше не разумел, смотрел и не видел пригожесть и ладность каждой травинки. Житиё его было безбожным, заскорузла душа в лишениях и грехах. Веровал Васька в бога, а сам его сторонился. И теперь вот открылась ему простая правда о мире, которую не суждено уж никому передать.
А правда та крылась в щемящем, невыносимом благолепии, коей господь одарил всех, от человека, до ползучей твари. Через ту красоту и должен человек доброту и благодать обрести, — ту доброту, которую узрел когда-то давно Темнов в глазах юного иерея, отца Прокопия, да постигнуть не смог.
Глаза Васьки набухли слезами, и он, понимая, что времени у него осталось не много, торопливо, хрипя и глотая слова, принялся читать «Отче наш». Дочитав, почти успокоенный, вспомнил мысль, народившуюся в его голове, когда в последний раз окинул взором «сатанинский предбанник»: может тихо в аду, нет суеты, нет страстей, спят там грешники вечным сном, обретя в нём успокоение? Но теперь этой мысли не испугался, не противился, напротив, думал её легко, находя в ней надежду, потому как на рай душегубу рассчитывать не приходилось.
Неожиданно светлое пятно входа в пещеру загородила тень. Вася всматривался слепо, краем сознания пытаясь понять, заблудил кто, или мерещится ему.
«Неужто костлявая явилась, не дожидаясь, пока дух испущу?» — отстраненно думал Темнов. — «Иль вогульские кули приползли, торопясь поживиться православной душой?»
Между тем тень росла, и вдруг угадал Вася человека в серой сермяге. Волк беззвучно приблизился, замер, молча смотрел в лицо умиравшему.
— Помираю… — прошептал Темнов едва слышно. — По душу мою… явился?
Незнакомец присел подле Васьки, снял с шеи крест, приложил холодное железо к горячему лбу страдальца. Волк склонил голову, потянул воздух, обнюхал человека от пят до головы, коснулся лба мокрым носом, распознал в крови отраву, отодвинулся, сел.
— Вишь, горемычный, куда тебя кривая дорожка завела? — сказал ласково каторжанину гость.
Руки у Василия задрожали, всматриваясь замыленным взором в лицо пришельца, узнал он голос говорившего. Так же ласково читал каторжанам проповеди молодой иерей — отец Прокопий.
— Батюшка! — застонал Васька, и вдруг заторопился, затараторил. — Грешен я!.. Воровал, жизни отнимал, каюсь о том… Всей душой каюсь!.. Повинен и готов за то ответ держать!.. Отпусти грехи! Избавь!..
— Я прощаю, и господь простит, — отозвался гость, Темнова перекрестил.
Волк, поняв, что человек не опасен, и для еды не годен, успокоился. Раззявил пасть, широко зевнул, клацнул зубами, мотнул головой.
— Теперяча и помереть не страшно, — выдохнул Вася, губы его тронула улыбка, с глаз текли счастливые слёзы.
— Нынче не помрёшь, — отозвался пришелец. — Ступай к ручью, пей…
Гость вдруг замер, словно одеревенел, а потом медленно повалился грудью на землю. Улыбка слетела с лица Темнова — в спине иерея торчала стрела. Волк отошёл вглубь логова, лёг среди костей, опустил морду на лапы.
Васька взвыл, зарычал. Вытягивая жилы так, что в глазах темнело, пополз из пещеры. По дороге не раз терял сознание, но дополз до ручья. Лакал по-волчьи, выблёвывал воду и пил снова, чувствуя как помаленьку, капля за каплей, втекает в измученное тело жизнь. А волк смотрел из грота на корчащегося человека, потом спустился к ручью, в один прыжок его одолел, и растворился в вечернем лесу, словно его и не бывало. Больше бирюк не появлялся.
3.
Василий Темнов, душегуб, клятвоотступник, беглый каторжник и благовестник, оклемался на следующий день к вечеру. Шея так и осталась сведенной, рожу Ваське перекосило, ногу онемение не отпускало, сил едва хватало, чтобы стоять, но глаза его сияли прозрением. Смотрел Василий по сторонам и в каждом листочке божью благодать примечал, малой букашке радовался.
Темнов понимал, что пещера — бывшее волчье логово, и пару дней назад не на шутку бы переполошился. Теперь же от страха и следа не осталось, открылось ему, что волк, как и прочая божья тварь, достоин любви и ласки. Показалась бы стая теперь, Вася ей в пояс бы поклонился. Но разумел Василий и то, что когда-то стаю охотники перебили, среди костей видел он скелеты волчат, несколько вогульских стрел нашёл, опечалился.
Чудесное свое спасение Темнов объяснял божьим промыслом. Оглядывался назад, и видел, что вела его господня рука, направляла. Едкую водицу отковырял, земля съедобной глиной одарила, наследник у царя народился, отчего в страже послабление случилось, караульные в горщицкой избе подмену приказчика не заподозрили, дозоры отстали, хищный зверь стороной обошёл — слишком много удачи для одного человечишки. Но зачем было господу пособлять душегубу? Стало быть, верил всевышний, что чёрная Васькина душонка к возрождению способна. Потому и прислал к нему дух отца Прокопия, святомученика, коего местные умертвили, противясь христианской вере.