Московский полет
Шрифт:
– Ребята, не трогайте его! Не бейте их!
И попробовал протолкнуться сквозь кольцо. Но тот же парень с бицепсами культуриста вдруг взял меня сзади за шиворот, приподнял от земли и сказал:
– Пахан, ты меня злишь. Лучше отвали отсюда. – И опять швырнул в сторону с такой силой, что я сел на землю.
– Х… ты сюда приехал, африканская морда? – кричала тем временем Горацию пьяная девка, стоя перед ним и руками держась за подол джинсовой юбки.
– I am American [Я американец]… – произнес Гораций.
Но девка не слышала его.
– Русской п… приехал понюхать? –
Банда заржала, и сразу несколько ударов по голове сбили Горация с ног, а затем трое или четверо парней стали заталкивать его голову промеж ног этой девки.
– Нюхай, б…! Нюхай! – ржали они. – А то кастрируем на х…!
– Ребята! – орал я в это же время по-русски, плача и снова пробиваясь в их круг. – Ребята, не надо!!!
И опять та же рука культуриста схватила меня, но теперь уже за волосы.
– Ты! Хмырь! – презрительно сказал этот культурист, над его верхней губой был первый молодой пушок. – Куда ты лезешь? Тут американцев бьют. Тебе-то что?
– Я американец, – сказал я, чувствуя у себя на голове его тяжелую руку, одним движением которой он мог легко сломать мне шею.
– Чи-и-во? – произнес он презрительно, не поверив. – Американец он! Брысь отсюда! Последний раз тебе говорю, понял?
– Я американец! – выкрикнул я в истерике, ужасаясь тому, что он со мной сейчас сделает.
Но он аккуратно повернул меня и дернул за волосы прочь от себя с такой силой, что мое тело снарядом полетело прямо на мусорную тумбу.
Я грохнулся об эту тумбу грудью, опрокинул ее и на вывалившемся из нее мусоре – каких-то арбузных корках, мокрых газетах и прочем дерьме – заскользил с тротуара на мостовую, прямо под колеса летящих по шоссе машин.
Жуткий скрип тормозов заставил меня еще сильней вжаться в землю и рефлекторно закрыть голову руками.
Потом наступила мертвая тишина. Я осторожно поднял голову: прямо надо мной, ну буквально в трех сантиметрах от головы, был круглый передний мост какого-то грузовика. Еще доля секунды – и он вмял бы в асфальт сначала мой череп, а потом позвоночник. Я скосил глаза через плечо: передний бампер этого грузовика был у меня где-то над спиной.
Тут справа от себя я услышал скрип дверцы кабины, стук ботинок водителя о подножку и его быстрые шаги в обход передка машины. А рядом с собой, у правого колеса грузовика, я увидел половину раздавленной темного стекла винной бутылки с острыми краями.
И вдруг моя правая рука сама потянулась к этой бутылке, зажала ее горлышко, и я, тая свое оружие, медленно выполз из-под машины, поднялся на ноги и обернулся к банде, застывшей над Горацием, Питером и Дайаной.
Смерть все-таки самый великий режиссер в мире, даже ее приближение заставило их всех замереть в тот миг, когда надо мной так дико заскрипели тормоза грузовика.
Но пока они приходили в себя от изумления по поводу моего спасения, я уже нашел взглядом того культуриста с детским пушком над верхней губой.
– Fuck your mother [Е… твою мать]! – закричал я почему-то по-английски и, чувствуя себя маленьким снарядом с острой бутылочной головкой, ринулся на своего убийцу.
Не знаю, каким чудом он увернулся от меня. Впрочем, какое тут чудо? Просто ему было двадцать лет, а мне – пятьдесят, вот и все. Но, как бы то ни было, он увернулся от меня, а я, держа в руке горлышко разбитой бутылки, пробежал по инерции через круг расступившейся банды и с разбегу ткнулся всем телом в серую таксишную «Волгу», в которой двое парней на заднем сиденье еще удерживали Дайану.
– Вон! Вон отсюда! – дико крикнул я им и через опущенные стекла передней дверцы стал тыкать в них этой разбитой бутылкой. – Убью на х…! Вон! Отпустите ее! Fuck you all!
Они отшатывались, закрываясь от меня обморочно-белой Дайаной, а позади меня – я почувствовал это каким-то седьмым, звериным чутьем – уже подступали ко мне парни с солдатскими ремнями и засвинцованными пряжками.
Я истерически повернулся к ним:
– Хай!
Скорее всего я был в этот миг похож на маленького зверька, оскалившегося в момент последней смертельной опасности и выставившего перед собой единственное оружие.
Но что была эта разбитая бутылка против их длинных ремней с тяжелыми пряжками? Я уже видел веселые лица молодых подмосковных волков. Они шли на меня не спеша, покачивая висящими у самой земли пряжками, дыша водочным перегаром. Люберы – из другого района, и мытищенцы – тоже!
– Атас! – вдруг раздался за их спинами голос той самой девки, которая плюнула Горацию в лицо. – Атас! Солдаты!
Они оглянулись через плечо, и я посмотрел туда же.
Из грузовика, который чуть не задавил меня, из его крытого брезентом кузова, выпрыгивали, грохоча ботинками, солдаты и быстро строились в каре. В руках у них не было никакого оружия – это не были войска спецназа, это были те солдаты, которых по ночам стягивали сейчас в Москву. Но они тоже снимали с себя пояса с тяжелыми пряжками. А в тылу этого грузовика остановился еще один, крытый брезентом, а за ним – еще, и я увидел, что это целая колонна подтягивается сюда по темному шоссе.
При виде этой колонны банда бросилась врассыпную – быстро, почти мгновенно истаяв в темноте завокзальных железнодорожных путей и переулков. Даже парни, которые держали Дайану, успели выскочить из машины и удрать. Я бессильно, как куль, сполз спиной по «Волге» и сел на грязный асфальт. А из открывшейся дверцы машины выпала Дайана. Но у меня не было сил поддержать ее, мои руки дрожали, а зубы стучали, как в лихорадке.
Неподалеку, в нескольких метрах от меня, поднимались с земли избитые Питер и Гораций.
А через дорогу, врезаясь в солдатское каре, уже бежали к нам, свистя в свои свистки, два милиционера и с ними бледные Джон О’Хаген, Сэм Лозински, Барри Вудстон, Роберт Макгроу и даже крохотная японка Мичико Катояма.
Я хотел что-то крикнуть им, сказать, но не смог, потому что зубы мои продолжали стучать.
И вдруг я ощутил, что Дайана взяла в ладони мой подбородок и пытается остановить мою дрожащую челюсть.
– It’s O.K. now, Vadim [Все в порядке], – говорит она. – It’s all over [Уже все позади]…