Московское наречие
Шрифт:
Ее звали Урсула Мюллернеллер, шведская подданная, но проживавшая в своем доме на берегу Тихого океана, неподалеку от Акапулько. Имя и фамилия, в которых сквозил балтийско-скандинавский хлад, неважно сочетались с теплым и беззаботным названием мексиканского городка. Все же над облаками Тузу удалось пронять ее девятым валом. «Асемос амор, – шептал он на ухо. – Сотворим любовь в авионе»…
Едва барахтаясь в волнах, Урсула откликалась прерывисто, словно захлебывалась: «Не против. Но прямо с похорон. Боюсь Бермудского треугольника. После»…
Однако до Майами все туалеты
Урсула то вспыхивала, то угасала, как маяк на прибрежной скале, и что-то сочиняла, занося в блокнот левой рукой, направляя карандаш к себе, сверху вниз, как инопланетянка. Никогда прежде Туз не замечал, чтобы люди писали таким манером, и уяснил, наконец, сколь глубока пропасть меж цивилизациями. К обеду Урсула умылась и переоделась, представ в латинском образе – лавровое платье, маслиновые глаза и грудь, подобная юбилейным рогам изобилия. Она нервно вскрыла все упаковки, но к еде не притронулась.
«Богиня, дьоса! – приговаривал Туз, откупоривая вторую авиабутылочку джина. – Мы в перелетном раю». И нежно дул ей в ухо.
«Все! – встрепенулась она. – Эпитафия и траур окончены! Я только что с кладбища. Ты был на острове посреди Сены? Ну, как можно посетить Париж и не побывать в этом дивном месте? О, до чего там уютно! А какие надписи на плитах! Крумиру, например: “Он умер от огорчения через десять дней после своего хозяина”»…
«Как? – не понял Туз. – Кладбище рабов? И кто же такой Крумир?»
«Ах, ты не знаешь! – рассмеялась Урсула. – Это кот! Там покоятся в мире множество собак и кошек. Есть лев, пантера, слон, дюжина попугаев, три кобры, четыре голубя и гусь. А я хоронила мою руконожку по имени Ай-ай! – смахнула слезу. – У меня много любимцев. Для них купила лучший участок под тремя каштанами. Хотелось бы лежать рядом, – значительно взглянула на Туза. – Ты похож на рыжего зверька – назойливый, но привлекательный! Хочешь в мой зверинец?»
«Ну, вот повезло, – подумал он. – Безумная миллионерша!» И не стал носом крутить, гордо отказываться. Почему бы не побывать в инопланетном зверинце? Подмывало, конечно, спросить, в качестве кого, но воздержался, надеясь, как всегда, на лучшее.
С пересадками уже в ночи они прибыли в ее поместье на берегу Тихого океана. Туз заметил, что дом огромен и непонятен, как Бермудский треугольник. В саду слышалась ночная жизнь мелких, судя по всему, тварей.
В постели очутились стремительно, но Урсула успела нацепить зачем-то прищепку на нос. Изъяснявшаяся басом, запищала, как цыпленочек: «Ах, какая совместимость! Я чувствую себя такой маленькой! Будто вообще меня нет!»
«Ну, не такая уж и маленькая, – думал Туз. – В щелку не закатишься»…
И тут она исчезла – ускользнула из рук, точно канула в невидимую пропасть. Оставшись в крайне глупом одиночестве, Туз не знал, что предположить. Может, заснул внезапно, впал в краткое забытье? Пока изучал странный воздушно-водяной матрац и заглядывал под подушку, в дверях появилась, хохоча,
На утро в спальне Туз рассмотрел столь мощные узлы и орудия ублажения, с которыми и не подумал бы состязаться. Один их вид неволил содрогнуться. «Но пойми, хочется живого, а временами и животного секса, – улыбалась Урсула. – Механика, конечно, хороша, но холодна, не вполне угождает»…
Ее дом был полностью автоматизирован. Умный, смышленый – сам все делал, как надо, без кнопок и рычажков, но по какой-то программе. Туза поразил один из унитазов второго этажа, определявший вес присевшего и объем испражнений. Он сообщал все данные на трех языках, а затем исполнял бравурный марш. Разве что духовность не измерял, зато реагировал по китайскому методу на запахи, меняя цвет и указывая на неверное питание. От Туза краснел и заливался пожарной сиреной. Кроме того, был оснащен вакуумным «лимпиадором», насильно очищавшим прямую кишку. После этой процедуры уже ничего не хотелось.
Повсюду в доме тянулись лесенки-чудесенки, то есть эскалаторы. Встав на один, можно было с короткими пересадками объехать часа за полтора почти все комнаты. Как-то Урсула застигла Туза на этой подвижной поверхности и не отпускала, пока не вернулись с половой экскурсии на прежнее место. С тех пор, позабыв о своем ахтерлюке, стремилась к близости на всякого рода лестницах. Туз ознакомился с каждой ступенькой парадной. Побывали на винтовой в подвале, на стремянке в чулане, на потайной в левом крыле дома и даже на пожарной вовне. В общем, дни проходили весело.
Дело было, похоже, на Великий пост, во время католической кварезимы, яростно соблюдаемой Урсулой.
«У здешнего солнца совсем иной вкус, чем у европейского», – говорила она, отказываясь от всякой пищи, и вкушая одного Туза – на завтрак, обед и ужин. «Насыщай меня! – умоляла. – Ты моя прана! Я питаюсь только тобой!» Конечно, его подмывало встать среди ночи и проверить, так ли это, да сил не было. Он спал без задних ног на укачивающей в разных режимах кровати, как препарированный, с прочищенными кишками, труп. Уже ощущал себя частью дома – только Урсула мигнет, и поехали по всем отсекам, с нулевого этажа до крыши.
Правда, в одну комнату доступ был закрыт. Вспоминая Синюю Бороду, Туз и сам старался держаться подальше. Мало ли, какие внутри причуды?
Впрочем, вскоре Урсула показала, что там творится. Это была студия с прозрачным потолком, где она создавала зримые модели психофизических состояний человека. Их заказывали клиники и отдельные клиенты. Туза глубоко поразили «истерия», «оргазм» и «шизофрения», похожая на редкий в ту пору сотовый телефон, наполненный внутренними голосами. От зеленой с прожелтью пластилиновой «тоски» едва не стошнило, и на «похмелье» он категорически отказался взглянуть. А посреди залы возвышалась, как статуя Свободы, модель климакса из мутного стекла и титана – в четырех измерениях. Внезапно рдела, накаляясь до испарины, и тут же отключалась, проваливаясь в черную дыру.