Москва времен Чикаго
Шрифт:
Перед ним сидел поникший, осунувшийся зек с лицом, заросшим черной щетиной. Удовлетворенный этой метаморфозой, следователь начал задавать вопросы.
Но Джевеликян упорно молчал. Он равнодушно смотрел мимо Ускова. Точно того и не было в тесном боксе.
Андрей понял, что хотя Мягди и сломлен физически, но не душевно. И конечно же, он рассчитывает на поддержку с воли.
Не исключал такой возможности и Усков. И потому он должен был сделать все, чтобы заставить арестованного разговориться и дать показания.
Но что могло заинтересовать Джевеликяна сейчас, в этой обстановке тюремной камеры?
И вдруг в голову Ускову пришла спасительная идея. И он неожиданно произнес то, чего арестант от него никак не ожидал услышать:
— Кстати, я случайно встретил в Сочи Джульетту Степановну. Она приехала туда искать вас.
Мягди вздрогнул, и в его глазах показался неожиданный интерес. Он повернулся к Ускову:
— Это правда? Грешно смеяться над чувствами человека, который неведомо за что парится в тюрьме.
„Неведомо за что“ Усков пропустил мимо ушей.
— Разве я когда вас обманывал? По-моему, слову Ускова можно верить так же, как и слову Джевеликяна.
Андрей нарочно польстил самолюбию Мягди — нужно было любой ценой заставить его разговориться. И на Джевеликяна это подействовало. Он распрямил плечи, приободрился и даже обратился к следователю с просьбой:
— Дайте закурить, чувствую себя сегодня очень паршиво.
Усков не курил, но всегда брал с собой пачку сигарет, когда шел на допрос к арестованным. Он знал, как много значит для зеков даже такая мелочь, как лишняя сигарета.
Достав из кармана пачку сигарет, протолкнул ее в маленькое окошко, которое ему специально оставили незакрытым.
Мягди с удовольствием затянулся, закинул ногу на ногу. Уверенность в себе возвращалась к нему. К тому же он был довольно тщеславным мужчиной и услышать от своего главного врага, что его разыскивает такая женщина, было вдвойне приятно.
— Расскажите мне о ней, — попросил Мягди. — А я взамен поделюсь с вами тем, что интересно следствию.
— Да, собственно, много рассказывать нечего. Я ее встретил дважды: сначала в Москве, затем в Сочи. Здесь она позвонила мне, чтобы узнать, где вы. Но я тогда сам этого не знал. А в Сочи мы встретились случайно, в гостинице „Москва“. Она там была с Зиной. Приехала специально, чтобы отыскать вас.
Он немного помолчал и добавил:
— Надо сказать, что она вас любит. Ни за что не согласилась помочь следствию, чтобы выдать вас. Сильная натура!
— Да, Джульетта — женщина особая, — мечтательно произнес Мягди. — Потому меня к ней так и тянет, что она не похожа на всех остальных!
Он чуть-чуть помолчал, еще раз с видимым удовольствием затянулся сигаретой:
— Ну, теперь спрашивай, сыщик. Ты это заслужил.
Усков не стал обращать внимание на то, что арестант перешел с ним на „ты“: это сейчас было совершенно не существенным. Главное, что он сам, добровольно, согласился отвечать. Глупо этим не воспользоваться.
— Вы признаете, что совершили убийство корреспондентки радио „Свобода“ Аллы Слонимцевой?
Джевеликян прекрасно помнил разговор с адвокатом на сталинской даче и не преминул воспользоваться его бесценными советами:
— Это было действие, совершенное мною в состоянии глубокого душевного аффекта. У меня и в мыслях не было совершать какое-то насилие над этой женщиной.
— Но свидетели утверждают, что видели вас входящим в ее кабинет, затем услышали выстрелы, а потом увидели, как вы покидаете кабинет с пистолетом-пулеметом. Вы отрицаете это?
— Нет, не отрицаю. Но до сих пор не могу понять, откуда у меня могло появиться в руках оружие? В силу несоответствия своих психофизиологических качеств той экстремальной ситуации, в которой я оказался под воздействием ее клеветнических репортажей, я, видимо, не смог удержаться.
Следователю пришлось довольствоваться признанием Джевеликяна в такой туманной формулировке. Впрочем, факт убийства был доказанным и подтвержденным свидетельскими показаниями. Мягди это понимал и не стал отрицать. Это было главным в сегодняшнем допросе, который фиксировался на видеокассету. Потому Усков поспешил перейти к следующему вопросу, пока заключенный еще был разговорчив.
— Скажите, какие у вас отношения с господами Титовко и Петраковым?
Тут Джевеликян насторожился. Он понимал, куда гнет следователь. Если сейчас он скажет хоть слово против своих друзей и, таким образом, втянет их в свое уголовное дело, ему можно больше не надеяться на их помощь. И потому Мягди сделал дипломатический ход:
— Андрей Трофимович! Я провел ужасную ночь. Сделал вам официальное признание своего участия в этом прискорбном акте с журналисткой. Может, на сегодня достаточно?
Андрею ничего не оставалось, как согласиться. Давить на заключенного не было никакого смысла.
— Согласен, Мягди Акиндинович. В таком случае прошу вас подписать протокол допроса.
Джевеликян насторожился еще сильнее. Он знал, что их разговор записывается. Но для суда аудио- и видеозапись не является достаточным аргументом. А вот подпись под признанием, пусть и в завуалированной форме, об убийстве журналистки — это уже дело серьезное.
И он мягко, но твердо отказался:
— Согласитесь, что подпись под протоколом признания — вещь очень серьезная. Она грозит мне многими годами заключения. Здесь я что-либо сделать без адвоката отказываюсь. Пригласите его на следующий допрос!
Усков ничего не ответил. Ему и самому нужно было время, чтобы решить, как лучше и юридически грамотно оформить свои взаимоотношения с заключенным. Так, чтобы они стали неопровержимыми доказательствами в суде. И потому молча поднялся и вышел из маленького, мрачного и тесного бокса.
Петраков возвратился к себе в город совершенно расстроенный и напуганный. И взволновало его не задержание Джевеликяна, но сам факт ареста. Если сегодня Усков добрался до Мягди, завтра на очереди может оказаться и его величество мэр. Тем более что оснований для этого предостаточно.