Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь
Шрифт:
— Тайна только одна — я не доучился. Меня захватила война. Я сидел… Я же тебе рассказывал.
— ???
— Я из дома сбежал. Отчим был пьющий, дрался. Сама понимаешь — вот я и сбежал в артспецшколу. Из-за приставки «арт» думал, что это школа искусств, а оказалось — артиллерийская. Так я попал в Аджеро-Судженск (это под Кемеровом), и там я руководил самодеятельностью, что-то даже поставил. Но в клубе не было лампочек, и тогда я пошел ночью в соседний клуб и все лампочки там свинтил. Концерт прошел хорошо.
А еще я писал большой роман. Назывался он «Золотой гроб». Там один богатый человек,
— Это уже тайна номер два. С этого момента про гроб — поподробнее, Спартак Васильевич.
— Ты слушай. Пять или шесть человек захоронили этот гроб. Но их уничтожили, так же как уничтожили тех, кто приводил приговор в исполнение. След «гроба» потерялся, и только три бандита, чудом оставшиеся в живых, стали искать его по всему миру. И почему-то дошли до России, где начиналась Гражданская война. А так как я желал быть достоверным, то стянул из библиотеки трехтомник «История Гражданской войны» и по ночам изучал ее.
Когда все выяснилось, меня забрали.
— Подождите, подождите, что-то я совсем запуталась. Выходит, что вы пострадали за Гражданскую войну?
— «Гражданскую войну» я украл. Плюс лампочки. Да еще мне пытались пришить политическую статью, так как свой роман «Золотой гроб» я писал на обратной стороне плаката с изображением товарища Сталина. Но я был малолеток тринадцать или четырнадцать лет — поэтому посадили за хулиганство. Мне махорки дали. Тогда я курил.
— И выпивал, наверное?
— Нет, пить начал в сорок три года, когда в Москву приехал. В тюрьме я встретил шофера своего дяди (дядя был ректором Академии общественных наук при ЦК партии). «По блату» шофер устроил меня на трактор прицепщиком. Очень простая работа была: за веревку дернул — плуг поднялся. Однако работали по двадцать часов. И начальник был строгий, с хлыстом надо мной стоял. Но потом пожалел и сменщика прислал (до сих пор помню этого Сашку с бельмом на глазу). Он попросил воды. Я пошел за водой и уснул в борозде. От усталости уснул. А он, когда начал работу, раздавил меня трактором.
— То есть как?
— Если бы я спал на спине, то мне бы отрезало голову и ноги. Я же повернулся на живот и лежал в борозде головой вперед. Когда трактор поехал (дифер — задний мост — у него низко опустился) меня, значит, туда затянуло и начало ломать. Прицепщик увидел, что меня, как крем-брюле, выдавило из-под трактора, заорал нечеловеческим голосом и убежал. Меня отвезли в больницу.
Хирурги там были очень хорошие, ленинградские, по пятьдесят восьмой статье сидели. Они пытались обнаружить во мне хоть какие-нибудь признаки жизни ничего не вышло. Даже на зеркало дыхание пробовали — ноль. Ну меня и снесли в морг.
— А сколько же вам годков было, Спартак Васильевич?
— Четырнадцать, что ли, не помню точно. А в это время один заключенный съел на спор шапку сушеного гороха. У него заворот кишок получился. Он умер, и его отправили туда же, куда и меня. И в тот самый момент, когда этого несчастного внесли в мертвецкую, я перевернулся на бок…
На восемнадцатый день я очнулся. В общем, выходили меня. Слушай дальше, смешно было, когда я вернулся на лагерный пункт. «Мишулин умер», — сказал охранник. «Да нет, я жив». Ну меня и взяли. И, как покалеченного, назначили начальником пожарного отделения на мельницу. Должность важная: у меня в подчинении — тройка, бочка и ручной насос. Чтобы поддержать ребят, которые пухли с голодухи, я придумал в бочку, в воду, насыпать муки и привозить им к концу дня. Они эту болтушку как суп заваривали, чтоб не умереть. И вот однажды какой-то начальник попросил воды. Что я мог достать ему из бочки? Муку? В общем, влепили еще полтора года за воровство.
Когда я освобождался, один заключенный позвал меня в Брусово (это в Тверской области), у него жена работала там директором Дома культуры.
— Все-таки загадка — почему вы не вернулись в Москву, к влиятельному дяде?
— Я боялся. Я всего боялся. Не хотел компрометировать своих родных. Дядька был при власти, мама у меня работала замнаркома золотопромышленности. А мною занималась тетя Дуся, жена дяди, который, кстати, и назвал меня Спартаком, защищая диссертацию по Древнему Риму. Отца я не знал. Но поговаривают, что будто бы им был Фадеев. Может, поэтому я пишу?
— Хотя Фадеев был блондином…
— Ты лучше слушай. Я тогда руководил художественной самодеятельностью в Брусово, потом в Удомле, где меня и нашел дядя.
— Кем хочешь быть? — спросил он меня.
— Артистом.
— Будешь!
Слово дяди — и специально для меня в ГИТИСе собрали комиссию в середине учебного года. Я пришел — сидят народные и заслуженные, все мои кумиры. Читаю — ноль эмоций. Делаю этюды — хохочут. Но так как у меня не было десяти классов, меня в ГИТИС не взяли. Тогда я попросил направить меня в Калининский драмтеатр во вспомогательный состав. И так началась моя карьера артиста.
— Тайна на тайне — а как вы в Москву попали?
— Калининский театр поехал на гастроли в Москву и выступал в Пушкинском театре. Играли «Хрустальный ключ». Дыховичный и Слободской, авторы модной тогда комедии «Свадебное путешествие» — она шла в нашем театре, — начали сватать меня в Москву. Провожая в столицу, артисты мне говорили: «Спартак, раз ты нужен, потребуй сразу квартиру и зарплату приличную». Я потребовал — и благополучно вернулся.
Между прочим, в двадцать два года меня выдвигали на звание при условии, если поеду работать в Армению или Азербайджан. Но я поехал в Омск, за своим режиссером. Там судьба сложилась удачно. Я сыграл Тузенбаха в «Трех сестрах» (Юрский тогда играл эту роль в Питере). Сыграл Сергея в «Иркутской истории» (Ульянов гремел с этой ролью в Москве). Кто бы мне дал в Москве играть героев?
После очередных гастролей в Москву Плучек, в то время главный режиссер в «Сатире», сказал, что «нужно показываться». Хотя до него меня приглашали к себе работать Гончаров, Талмазов в «Ленком», Попов в Театр Советской Армии. Но я выбрал «Сатиру». А надо тебе сказать, что у меня тогда была высшая категория. И я решил, что не вправе иметь ее, когда в «Сатире» работает такой артист, как Анатолий Папанов. И я пошел в Управление культуры и попросил снизить мне категорию. Только дурак мог так сделать. Просьбу уважили: дали первую категорию — сто двадцать рублей, но зато повысили концертную ставку одиннадцать рублей пятьдесят копеек. И на сто двадцать рублей я приехал в Москву.