Москвест
Шрифт:
На следующее утро Мишка поджидал Машу у кухни. Она по его виду заподозрила неладное, хотела прошмыгнуть мимо, ограничившись коротким кивком, но Мишка цепко схватил ее за руку.
— Машка, — строго приказал он, — быстро вспоминай, что ты помнишь про 1856 год?
— Зачем? — спросила она, рассматривая стену.
— Смываться отсюда надо.
— Зачем?
Мишка начал злиться.
— Затем! Я домой хочу!
— И я хочу… — пробормотала Маша, по-прежнему глядя в стенку. Потом внезапно повернулась к Мишке и горячо заговорила: —
— О каком? — насупился Мишка. — О графском?
Маша бросила на Мишку взгляд, полный презрения и жалости высшего существа к низшему, ничего не сказала и в гордом молчании скрылась за кухонной дверью.
— Ну и ладно, — упрямо сказал Мишка, — сам разберусь.
Следующие пару дней Миша гулял по городу, запоминал и записывал. Никогда в жизни он столько не ходил пешком по Москве.
Он бродил по улочкам, заглядывал во дворы, обошел кругом все городские стены. Сначала он шлялся с намерением выведать, что случилось в городе за триста лет, которые они проскочили, но потом втянулся и понял, что эти прогулки доставляют ему огромное удовольствие.
Были части города, которые он помнил по прошлому, части города, которые он помнил по будущему. Что-то нравилось, что-то раздражало, что-то было родным и близким, что-то чужим и непонятным.
Мишка пытался делиться своими открытиями с Машей, но та постоянно была занята, полностью взвалив на себя обязанности экономки, либо сидела с неестественно прямой спиной и смотрела в стенку, улыбаясь своим мыслям.
Кроме того, как только Миша появлялся дома, вокруг него тут же начинала увиваться Катерина. Она вела себя вызывающе, а однажды подарила Мишке здоровенное белое полотенце, на котором красными нитками вышито: «Лицо свое ты умывай и меня ты вспоминай».
— Это я сама вышивала! — проворковала Катя и вдруг прижалась к Мишке всем телом.
Он еле вырвался (сцена произошла в темных сенях), а после стал от воздыхательницы прятаться.
— Вот уж никогда не думал, что буду бегать от девчонки, — решил он пожаловаться Маше, застав ее вечером на кухне.
Маша улыбнулась, и Миша решил, что наконец-то она удостоит его нормальным разговором.
— Помню, в шестом классе мечтал, чтоб за мной девочки бегали.
— Любовь — это прекрасно! — восторженно произнесла Маша.
Слишком восторженно и не очень в тему.
— Маш, — испугался Миша, — ты что?
Слово «влюбилась» он произнести не смог.
Маша улыбалась и пересчитывала ложки, Миша смотрел на нее и боролся с мерзким чувством тошноты. Потом тихонько вышел из кухни. Маша этого даже не заметила.
Во дворе Миша тут же попал в цепкие руки Катерины, но ему было так тоскливо, что он даже вырываться не стал.
— Пойдем со мной, несговорчивый ты мой, — проворковала она ему в ухо.
— Отстань, а? — отмахнулся Мишка.
— У-у-у, какой суровый, — захихикала Катя.
— Слушай, Кать, а это
— Пал Иваныч? — удивилась Катя. — Был женат, но жена давно померла.
— А он… А у него… — Миша никак не мог подобрать слов.
— Ты за сестрицу свою беспокоишься? — догадалась Катя. — Не бойся, не обидит. И денег даст, и одежды. Он всем дает.
— Что значит всем? — не понял Мишка.
— Ну, всем своим любимицам. Он многих так скупил.
— А потом?
— Что потом?
— Что с ними потом?
— Да ничего, — пожала плечами Катерина. — Замуж выходят, в деревне живут. У него там, в деревне, детей штук десять. Похожи все, главное…
— А как же Маша? — воскликнул Мишка.
— А что Маша? — пожала плечами Катерина. — Его сиятельство насидятся с ней в библиотеке, о книжках поговорят, с нее картинку нарисуют, потом остынут. Сколько ж можно читать да картинки рисовать?! Жить тоже надо. Пойдем ко мне, а? — почти жалобно произнесла Катя. — Ну что тебе, жалко, что ль? Или я совсем уродина?
— Нет, что ты, — испугался Миша, — ты очень красивая. «И назойливая», — добавил он про себя.
— Красивая? — обрадовалась Катерина. — Тогда пойдем скорее!
К счастью, в отдалении показался Степка.
— У меня дело… срочное! — Мишка принялся махать Степке.
Тот остановился и удивленно уставился на него.
— Мне мальцу помочь надо! — импровизировал Мишка. — В этом… в английском!
Уже в спину Мишке донеслось восхищенное Катино:
— Ты еще и умный…
«Что значит — „еще“? — мысленно возмутился Мишка. — Я вообще умный!» Но возвращаться и уточнять формулировку не решился.
Маша продолжала жить в состоянии, которое в покетбуках именуется «любовный дурман». Мишка использовал более приземленное определение — «как мешком стукнутая». Вся ее жизнь теперь делилась на две неравномерные части: встречи с Пал Иванычем и все остальное. Встречи, собственно, и были жизнью. В промежутках Маша думала о двух вещах: о предыдущей встрече и о встрече последующей.
Его сиятельство отлично понимал ее состояние и, кажется, наслаждался им. Всякий раз, когда Маша позировала, Пал Иваныч ограничивался несколькими мазками за сеанс, а остальное время посвящал разговорам. Он не торопил события, не спешил хотя бы поцеловать новую «любимицу», ему хватало восторженного блеска Машиных глаз и ярко пылающих щек.
Мишка однажды вечером пытался что-то втолковать ей, рассказывал про каких-то крестьянок, которые были у Пал Иваныча до Маши, — но она пропустила этот рассказ мимо ушей. Мало ли что там было у его сиятельства раньше! Теперь-то есть она, самая-самая! Она уж точно не такая, как остальные…
Вечером был назначен прием. Небольшой такой приемчик, человек на десять, но Маша сбилась с ног, мечась между кухней, Проклой и гостиной. Даже такой небольшой обед требовал неимоверного количества посуды и тщательной сервировки.