Мост через бухту Золотой Рог
Шрифт:
Мы сели в грузовик, водитель оказался пожилым мужчиной, он всю дорогу угощал нас сигаретами. В темноте мы слышали тысячи птичьих голосов, и вдруг неожиданно верхушки гор осветились. Водитель притормозил, потом солнце скакнуло наверх, нырнуло куда-то за горы, чтобы уже через секунду вынырнуть снова. В этот момент несколько птиц ударились о лобовое стекло и остались лежать без движения на капоте, в красноватом свете утреннего солнца. Водитель сказал:
— Некоторые птицы гибнут за солнце.
Грузовик все ехал и ехал и раздавил шесть змей, которые хотели переползти через дорогу. К вечеру мы добрались до города Ван, расположенного на берегу чудесного озера. Водитель устроил себе
— Мне пора ехать, но вас я взять не могу. Мэр Хаккьяри уже позвонил сюда. Я не имею права использовать государственный грузовик для перевозки коммунистов. Ничем не могу вам помочь. У меня дети.
Он дал нам сигарет и поехал дальше, в сторону Анкары. Хайдар фотографировал землю и лягушек в пыли, рядом с которыми мы сидели. Сначала к нам подсел щенок, который устроился рядом и тоже стал смотреть на лягушек, потом неизвестно откуда взялся какой-то мужчина, который знал, как нас зовут.
— Я знаю, почему вы тут сидите. Мой друг, хозяин лавки в Хаккьяри, позвонил мне.
Он пригласил нас в ресторан, перед которым несколько женщин стирали в озере белье. Они обходились без мыла, потому что в воде было много соды и от этого получалось много пены. Лунный свет падал на пену, американские астронавты что-то там ели на Луне, и кто-нибудь из них, наверное, искал открывашку, которая плавала в воздухе. После ужина мужчина проводил нас в гостиницу.
— Я сниму для вас тут комнату. Вам придется спать всем вместе. Только запритесь хорошенько изнутри, лучше на два раза. И никому не открывайте, ни за что не открывайте! А утром проснетесь — и сразу на автобус! Вот вам деньги на билеты.
Когда я в Каппадокии увидела мать Хайдара, она воскликнула:
— Как ты загорела, прямо вся черная! Придется тебя отмывать добела.
Хайдар отнес пленку в фотоателье. Когда на следующий день он пришел за снимками, фотограф сказал:
— Засветилась пленка. Случайно. Я не виноват.
Мать Хайдара дала мне денег на автобус до Анкары, где находилась теперь часть Керима. В Анкаре я пересела на микроавтобус, который шел до казармы. Солдаты сказали мне:
— Керим поехал в Стамбул и вернется только сегодня.
— Если он сегодня вернется, скажите ему, что он может меня вечером найти в синематеке в Анкаре.
Дверь синематеки была закрыта. Парень, который сидел в портновской мастерской напротив и шил куртку, сказал мне, не вынимая булавок изо рта:
— Я знаю, куда ходят есть люди, собирающиеся здесь.
Он долго вел меня по бесконечным улицам, пока мы не добрались до темного ночного клуба. Войдя туда, он что-то сказал какому-то мужчине, после чего у меня на столе тут же появился напиток. Я вылила потихоньку напиток, который странно пах, на пол и притворилась, будто заснула.
— Уже спит. Давай сюда такси.
Я вскочила и закричала:
— Вы — продукт американского империализма! Нет НАТО! Нет Вьетнаму! Да здравствует международная солидарность угнетенных народов!
Я выскочила из темного клуба и помчалась, не разбирая дороги, по Анкаре. Потом я снова нашла синематеку, дверь теперь была открыта, и портной, который хотел меня изнасиловать, опять сидел на своем месте и шил куртку. Увидев меня, он ткнул себя булавкой в палец. Я крикнула:
— Друг! Зачем ты меня обманул? Поберег бы лучше свою энергию и употребил ее на то, чтобы повысить свою политическую сознательность. Я понимаю тебя. Тебя угнетают, и поэтому ты хочешь угнетать еще более слабых. Но твое спасение не в этом. Твое спасение — это партия рабочих.
Другой портной перестал гладить и спросил парня:
— Чего это она говорит?
— Ничего. Сумасшедшая, наверное.
В зале синематеки сидели три человека. Они сидели рядком, и у каждого в руках была одна и та же газета, «Джумхуриет». Вместо их лиц на меня смотрели три одинаковые фотографии де Голля. Он прибыл в Стамбул и сказал турецкому правительству: «Оставайтесь в НАТО».
Рядом с ним я увидела трех одинаковых плачущих женщин в Чехословакии. Муж женщины ушел бороться с советскими солдатами и не вернулся. В какой-то момент трое мужчин одновременно сложили газеты и посмотрели на меня. У все троих были бороды, как у Че Гевары. Пока я рассказывала им о своей поездке, они все теребили свои бороды и время от времени восклицали:
— Ну какая ты храбрая девушка! Невероятно! Они все знали Керима. На полках в библиотеке стояли киножурналы, для которых он написал много статей о разных фильмах. Я была очень довольна и надеялась, что, когда Керим придет, эти мужчины с чегеваровскими бородами скажут ему: «Ну какая же у тебя храбрая девушка! Невероятно!»
Мы вместе пили чай и ели хлеб, помидоры и виноград, разложенные на газетах. Вечером в кино показывали фильм с Чаплином. Один из синематечных мужчин рассказал, что однажды в Африке показывали аборигенам кино, один фильм с Чаплином и один фильм о концлагерях в Германии. Аборигены, ничего не знавшие о Гитлере, смеялись над немецким фильмом больше, чем над Чаплином, им казалось очень забавным, что белые люди могут выглядеть такими изголодавшимися.
Когда Чаплин поцеловал руку девушке, в которую он был влюблен, кто-то взял меня за руку и покрыл ее поцелуями. Рука, которая держала мою, была как бархатная. Я подумала, что вокруг моего тела обвился длинный кусок бархатной ткани, который теперь тянет меня за собой на улицу. Когда Чаплин в конце картины ушел вместе с девушкой, размахивая тросточкой и теряя на ходу свои слишком большие башмаки, бархат уже утянул меня за собой из зала, а потом к себе в комнату, а потом в постель. Бархат раздел меня, я видела, как бесшумно падает на пол моя одежда. Снаружи не было фонарей, но зато у самого окна вились светлячки. Их огоньки кружились над моей одеждой. Бархат скользнул на пол, и теперь огоньки светлячков кружились над его телом, и оно превратилось в гусеницу шелкопряда, и шелкопряд покрыл меня слюной и начал прясть шелковую нить. Шелковые нити обвивались вокруг моего тела и завили меня всю. Я дышала, и мое дыхание было из шелка. И вместе с дыханием у меня выросли крылья, и я запорхала по комнате. Светлячки, кружившиеся за окном, отбрасывали свет на мои крылья, и у меня от этого кружилась голова. Я заснула и проснулась рядом с Керимом. Вечером он сбежал из казармы, чтобы встретиться со мной в синематеке.
— Ты первая девушка, — сказал он смеясь, — ради которой мне придется отсидеть несколько дней под арестом.
Синематечные люди рассказали ему всё о моей поездке. Он сказал:
— Ты всех удивила.
Он дал мне денег на автобус до Стамбула, а сам пошел в казарму отсиживать свой срок. Деньги хранили еще жар его рук, я оделась, но мое тело отторгало одежду, оно не хотело одежды, оно хотело надеть вместо платья Керима, который сейчас был на пути в казарму. Я сидела в автобусе, ехавшем в Стамбул, смотрела в окошко и видела, как мы занимаемся любовью — на лугах, в степях и в озерах. Потом я подумала, что он сидит рядом со мной, он выйдет вместе со мной в Стамбуле. В Стамбуле мне сплошь попадались мужчины, которые со спины были похожи на него. Я то и дело за кем-нибудь бежала. Один из этих мужчин шел по мосту через бухту Золотой Рог, и там я увидела, как слева по морю движется моя одинокая тень, и я не пошла по мосту, я поехала к маме и папе.