Мосты
Шрифт:
– Зачем конопля?
– возмутился Прокопий Иванович.
– Лучше нажарим семечек... Кто захочет, будет щелкать...
– Конопля не для щелкания, Прокопий Иванович. Коноплю надо посыпать на пол. Танцующие ее разотрут - ни пылинки не подымется.
– Куча забот, Яцку. Фантазия у тебя, ей-богу!
– Зато настоящий учительский бал.
– В селах, что эвакуировались, хоть шаром покати, нигде конопли не найдешь, - вставил я.
– Может, ореховые ядрышки, Яцку?
Не годятся. Не так трещат под ногами, не так пахнут, как конопля. Она же благоухает: духи! А на ореховых ядрышках поскользнешься и шею сломаешь.
– Ну и морока!
– ворчал Прокопий Иванович.
Думал-думал, потом снова трахнул кулаком по столу:
– Ладно... Пойду домой, притащу из своего села торбу конопли. Будет здорово, ох и натанцуюсь!
Нина Андреевна хлопала глазами, точно кукла, и только вздрагивала каждый раз, когда Прокопий Иванович ударял кулаком по столу.
– Поставлю Илие Ингуряну у дверей, ни один черт без билета не пройдет!
– попытался я закруглить разговор: учителя уже опаздывали на урок.
Но на перемене Нина Андреевна снова затопала острым каблуком по полу.
– Видеть не могу этого хулигана!
– Но мы не можем отгородиться от сельской молодежи...
– Видеть не могу. Я выставлю его!.. Каждую ночь вместе с Прокопием Ивановичем гикает у моих ворот... Как вам не стыдно, Прокопий Иванович... А еще комсомолец!
– А что, комсомольцы не имеют права гикать, когда хотят и где хотят?
– Учитель же, слава богу!
– Ну и что? Учителю нельзя гикать?
– Хотела бы я знать, с кем вы придете на бал!
– Не беспокойтесь, девушек хватает. И даже чересчур. Не буду цепляться за ваш хлястик...
– Еще бы! Ходите на посиделки, как деревенский парень!
– Что же мне, водиться с женатыми?
– Ведите себя с достоинством, подобающим учителю.
– Учителю на посиделки ходить нельзя?
– Учителю нельзя ковырять в носу, нельзя увиваться за девушками.
– Хе-хе, что же вы хотите? За кем мне увиваться?
– Святой Сысой! Святой Сысой!..
– Нина Андреевна, залившись румянцем, выскочила из учительской, забыв классный журнал.
От возмущения даже не заплакала.
– А что она ко мне пристает?
– Может, влюбилась?
– усмехнулся математик. Заложил тетрадь линейкой и пошел на урок.
– Неужто?!
– удивился Прокопий Иванович.
Никто не отозвался, и он ушел к своим первоклашкам. Я остался один: пожалуй, надо задержаться в учительской. С минуты на минуту может вернуться плачущая Нина Андреевна со своими обидами. И некому будет утешить ее.
2
Лишь на другой день я понял, что затеял наш математик. Он принес в учительскую целый тюк расчерченных, разукрашенных в три цвета приглашений. Вероятно, бедняга не спал целую неделю. Теперь дело стало за немногим: организовать все остальное! Чертежный шрифт математика это, конечно, очень красиво, но...
– Из дохода расплатимся с музыкантами, рассчитаемся за мясо, вино, муку... а прибыль сдадим в фонд сирот. Купим на зиму обувь, одежду... Так делали я в других селах!
– Да, да, - механически одобрил я.
Говорят, вступил в хору, пляши, хоть тресни. Пляска оказалась не из легких. Легко сказать, мука. Но как раздобыть ее в селе, проведшем чуть ли не все лето в эвакуации? Осенью Кукоара вместо пшеницы собрала урожай квитанций. Рассчитались с государством. Рассчитались с поставками... Но рассчитались и с пшеницей. Мяса тоже небогато в селе. Зато энтузиазма через край.
Нина Андреевна из старых тетрадных обложек вместе со школьниками сделала гирлянду, развесила под потолком бумажные цепи. Чистоту везде навели необычайную.
По случаю бала Прокопий Иванович привез из своего села шляпу первого парня на деревне. Чудесную шляпу из рисовой соломки, с китайскими иероглифами на широкой черной ленте. Да вот несколько дней как захандрил Прокопий! Математик сообщил ему, что на балах танцуют без головного убора.
– Почему бы мне не танцевать в шляпе?
– В помещении положено снимать...
– Это я знаю.
В учительской оборудовали буфет. Филуцэ Мокану, мужик хромой и плутоватый, как многие, меченные дьяволом, хлопотал, потирая руки от удовольствия: предвкушал, что и ему перепадет что-нибудь на учительском балу...
Прокопий Иванович спросил у Мокану насчет шляпы. Но тот не привык прямо отвечать на вопрос. Начал издалека:
– День святой Марии прошел?
– Прошел. Давненько.
– Тогда... в свою шляпу, и дело в шляпе!..
С тех пор как Мокану заделался продавцом в кооперативе, всякий стыд потерял.
Как и на любое торжество, музыканты пришли почти сразу за устроителями. Чтобы живее собрался народ, грянули медные трубы. Задребезжали стекла просторных окон, гулко отозвался, словно прокатился гром, вместительный зал. Музыканты соскучились по музыке. Но еще больше истосковались по табачку. Прижимая к груди трубы, ходили по школе, приставали то к одному, то к другому:
– Не найдется закурить?
Евлампий, капельмейстер, такой смуглый, что даже кажется зеленоватым, подходит ко мне:
– Я всегда знал, что вы станете большим человеком...
Скручивает Евлампий цигарку из моего табачка, закладывает за ухо и снова протягивает мне клочок газеты. Поет, как соловушка.
– Еще на самокруточку, товарищ директор... Потом мое дело - труба. Вы же знаете нашу работу... Свой человек.
Запах мяты окутывал школу. Я не думал, что наберется столько людей. Даже бадя Натоле пришел потанцевать со своей женой на нашем балу.
– Веселье будет несуточное!
– гордо прошепелявил Евлампий. Подошел к отцу, попросил и у него закурить.