Мосты
Шрифт:
Пока что все это — еще трава: и подсолнухи, и виноград, и арбузы. Зеленая трава. Лишь с пшеничных полей доносится сладковатый запах поспевающего хлеба.
Подсолнечные поля, застывшие в зеленой ночи, шелестят, поскрипывают: шляпки подсолнухов поворачиваются к солнцу, к восходу. Кукуруза потрескивает суставами — растет.
Из луговых оврагов долетают запахи донника и дикой маслины, отряхивающей цвет. За день в чаще долины накопится душное тепло, пронизанное горячим сладким запахом цветущего подсолнечника.
Но пока еще дышится легко. Расстегиваю воротник. Утренняя прохлада густа — хоть режь косой. В чистом, высоком небе бледнеют звезды. Все окрест кажется декорацией: деревья без теней, уснувшие на заре; колодезные журавли, замершие с пустыми бадьями на фоне бледнеющей синевы неба или склонившие клювы в высокую луговую траву. Тарахтенье моей телеги нарушает росистую тишину, перестук колес прокатывается по лугам.
Я натягиваю вожжи — и словно остановились все подводы на много верст вокруг. Распрягаю лошадей возле нашей делянки. Стреноживаю их. Неторопливо снимаю косу с телеги, натачиваю. Лошади смотрят, как я точу косу. Может, удивляются — с чего это я сюда примчался ни свет ни заря? Да еще в воскресном наряде — в красной репсовой рубахе, которая мне так к лицу.
Нарождающийся день затопляет луга, алеет полукруг показавшегося солнца. Кое-где запоздалая шляпка подсолнуха с хрустом поворачивается к востоку, и кажется, что всю ночь на ней спал дикий голубь или горлица, а теперь, на рассвете, взлетел, спугнув ее зеленый сон.
Вдруг вижу — за озером стоит на одной ноге аист, как бы вслушиваясь в тайну утра. Мне не нравится, что аист без пары. Выковыриваю ком земли из копытного следа, швыряю в него. Аист несколько раз неуклюже подпрыгивает и взлетает, хлопая крыльями.
Снимаю рубашку. Брюки. В исподнем хожу из конца в конец делянки, белый, словно ведун, ищущий в ночь под святого Георгия разрыв-траву, чтобы заколдовать стадо.
Нагружаю телегу скошенной травой. Несколько охапок кидаю на колеса, чтобы не рассохлись ободья. И снова принимаюсь за косьбу. Борозда приводит меня в низину. Здесь опять натыкаюсь на аиста — он по-прежнему один-одинешенек, и я прогоняю его.
Одновременно с восходом солнца со стороны села доносится дробь барабана, обрывки хоры — долетают через равные промежутки времени на крыльях ветра, на волнах луговой травы, отражаясь в озерной ряби. И чем отчетливей звуки, тем ожесточенней взмахи моей косы.
По ту сторону подводы снова уселся аист. Опускаю косу.
— Кыш, холера!
Сгребаю большие охапки травы и укладываю в тени, под подводой. Надо поваляться в холодке, придавить комарика, покуда дышло само не попросится в дорогу. Первым делом достаю из телеги сложенную калачом веревку, разворачиваю, один конец привязываю к стреноженным коням, затем залезаю под телегу и другой конец веревки привязываю к своей ноге.
Музыка в селе все громче.
И снова аист! Вылезаю из-под телеги, только собираюсь прогнать его, но тут падаю, подсеченный веревкой. Аист перебирается к берегу пруда.
— Эй, Тоадер, ты что воюешь с птицей?
Из пшеничного поля, что возле луга, прямо ко мне идут Георге Негарэ с женой, оба в воскресных нарядах. В руке у них по снопу пшеницы, вырванной с корнем, — еще не осыпалась земля.
Я быстро прячусь под телегу.
— Ладно тебе… портки-то не краденые…
— Проведали свою пшеницу?
— Проведали.
— Хороша?
— Хороша, один у нее изъян…
— Головня?
— Нет.
— Куколь?
— Тоже нет.
— Полегла?
— Да нет. Стоит бодро.
— Ты у отца спроси. Он этот изъян хорошо знает, — подсказывает жена Негарэ.
— Пшеница хороша. Да только начала наливаться, а уже так и клонится к железнодорожной станции. Вот в чем изъян…
— Да… клонятся только полные колосья.
— А ты что хотел?
— Ничего…
— За птицами не гоняйся… Болтовня это, что, мол, если первый раз увидишь аиста без пары, сам без пары будешь круглый год. Вздор, Тоадер. Не верь этим выдумкам. Есть у Георге Негарэ две дочки…
— Почему две? Ты же обещал Вику выдать за другого, — вмешалась жена.
— Так что, если обещал?
— Будь хозяином своего слова. Вика…
— Вот так, фа!
— Пусть забудет о ней думать. Вика…
— Вот и прекрасно! Есть у Георге Негарэ дочь на выданье или нет?
— Вероника еще маленькая, перестань языком молоть…
— Маленькая? Выше тележного колеса!.. Замуж ее!
— Перестань! Пошли домой.
— Шапку в нее кидаешь — не падает? Значит, годится замуж.
— Ты что говоришь?..
— Что еще за музыка? Откуда эти цыгане?
— Кто их знает…
— И как ты здесь застрял, Тодерикэ? Разве обойдется без тебя хора?
— Обойдется…
— Но у сердца свои расчеты…
— Человек не должен слушать сердце, — опять вмешалась жена.
— Подымись-ка на гору, жена, дай нам по-мужски поговорить. Я тебя потом догоню. А ты, Тоадер, накосил травы — запрягай лошадей и поезжай.
— Всю неделю кормил их прелой травой.
— Погоняй коня не кнутом, а овсом…
— У него тоже душа живая.
— Конечно… Пришлю сюда старика Петраке, пусть попасет твоих коней. А ты возвращайся в село…
— Хотите, чтобы я вашу Веронику вытащил на хору?
— Почему бы нет?
— Чтобы вывел ее в свет?
— Почему бы нет?
— А потом?
— Потом… На худой конец родим тебе еще одну дочку. Слышишь, жена?
Я выскакиваю из-под телеги, но спотыкаюсь о веревку и падаю на одно колено.