Мосты
Шрифт:
— Удача твоя! Хорошо, что так обошлось!.. — Денег отец не взял. Он жил по правилам, вычитанным в молодости из городских книг, — так говорил дедушка.
Правда, на обратном пути наши сани были полны подарков. Мешок орехов, мешок чернослива, кульки с инжиром, коробки конфет, ящик сигарет «Плугарь» для отца и бочонок брынзы с чабером…
— Не езжай другой дорогой, Костя.
— Нет, конечно! — успокоил корчмаря отец.
— Пусть попьют винца! Сколько они там вылакают — ведро, два. Чтоб мы были здоровы!.. А жаль все-таки, что кони вина не пьют.
На обратной дороге грабители не появились. Да, поредели банды в кодрах. С тех пор как был убит Кукош, промышляла там лишь трусоватая мелкота.
…Когда мы вернулись в Кукоару, Лейба, опередив нас на балагуле, был уже там. Судачил о чем-то с дедом Андреем. Хотя тот стоял одной ногой в могиле, но к осени оживился, помолодел. С вином у него была особая дружба. Что парное молоко для младенцев, то для него — молодое вино. Теперь он стоял в корчме и лукаво посмеивался:
— Слушай, Лейба, дашь ты мне галлон [9] вина или нет? А то выпущу здесь этого зверя…
9
Галлон— единица измерения — около трех литров.
— Ишь пугать меня надумал! Видел я разбойников пострашней тебя и то не испугался. Не так ли, Костя? Скажи, пусть услышит и моя хозяйка.
— Так, так, — подтвердил отец.
— Вэй з мир! — ломала руки старуха и вертелась вокруг своего «мешигенера», не зная, как ему лучше угодить.
— Выпускаю зверя, Лейба… Раз ты такой упрямый…
Дед Андрей искал за пазухой спичечный коробок.
— Выпущу, потом будешь упрашивать, чтобы я его поймал. Дорого тебе обойдется!..
— Ладно. Дам оку вина, спасусь еще от одного грабителя… Только проваливай со своим зверем, богом заклинаю!
На том и кончилась распря. Началось веселье.
2
На солнечной стороне капало со стрех. Из-под снега выглянуло черное пятно — то место, где Негарэ обсмолил свинью перед рождеством. Зима еще в разгаре, но погода уже весенняя.
Обе дочки Негарэ стояли в легких платьицах, с голыми ногами, на курящейся паром завалинке. Никогда не казались они мне такими красивыми. Вика словно была сама весна, глаза улыбались солнцу, как васильки в поле, руки нежно скрещены на груди, колени обнажены. Вспомнились слова деда: «Бабьи ноги повергают мужиков в грех. Один грек даже продал все корабли…»
Я вскарабкался на вершину старой сучковатой акации, росшей у ворот Негарэ. Митря и бадя Василе Суфлецелу находились несколько ниже меня, а дед Петраке, Иосуб Вырлан и Георге Негарэ возились внизу, у ствола. Все вместе мы пытались взгромоздить на старую акацию ствол молодого ясеня с проволокой на верхушке: сооружали антенну для первого в Кукоаре радиоприемника.
Не стоит много говорить о зависти людской и кривотолках. Скажу только, что из-за этого радио попадья выгнала дочек Негарэ из церкви перед проповедью.
— Вы что наряжаетесь, как барышни? Здесь храм божий! Мать ваша ездит по монастырям, а прелюбодействует с батраком! Подумаешь, купили радио теперь можно и платья выше колен носить?..
Долго я не мог успокоить дочек Негарэ в то воскресенье. Так рыдали, что платьица дрожали на них, и оттого, что рыдали, становились еще красивей. У чужого и то кольнуло бы сердце, а у меня?..
Задиристая попадья и меня поддела. Взглянула презрительно на мои ботинки, начищенные сажей с казанка, ткнула пальцем при людях:
— Такая лаковая пара сожрала кукурузу из амбара!
Это был намек: весной мы иногда прикупали кукурузу…
Теперь я стоял на самой верхушке акации и думал: не лучше было Георге Негарэ купить еще делянку земли, чем дразнить этой проволокой всех сельских завистников?
Приладив шест к акации, мы спустились — спрыснуть покупку. Отец нашего лысого приятеля, Иосуб Вырлан, то и дело хлопал себя ладонями по коленям:
— Как же ты решился отдать за крашеную коробку целую делянку?
Не укладывалось это у него в голове. Вырлан был один из самых каверзных мужиков в Кукоаре, но до такого и он бы не додумался. Иные считали его воплощением зла. Когда дедушка говорил, что человек — и бог, и дьявол на земле, я неизменно вспоминал Иосуба Вырлана. Сегодня же он искренне, от всей души удивлялся, что с ним редко случалось, и, как всегда, в такие минуты хлопал себя по коленям, шевелил ушами и двигал кожей головы.
Хозяин он был рачительный: и земля своя, и сад. Вероятно, его бы уважали в селе, если бы не пакостный характер. Все отлично знали, что, если над кем-то подшутили в Кукоаре, это дело рук Вырлана. Останется осенью где-нибудь на винограднике без присмотра бочка вина, Вырлан непременно разыщет ее и дольет ведро керосина. Пройдет мимо его двора какой-нибудь чужой, совсем незнакомый человек, Вырлан зацепит его из-за забора и будет переругиваться, потом незаметно спустит цепных шавок — уж такой мужик, как Вырлан, не держал добродушных лаек!
Даже сельскому батюшке пришлось пострадать от Вырлана.
Иосуб остановил его у перелаза и стал что-то говорить, а потом длинной хворостиной разворошил хорошенько осиное гнездо в заборе, и осы вскоре запутались в поповской бороде… Еле поп спасся.
— Вот это да! Три пары волов за крашеную коробку! Но, как говорится, мы деньгами владеем, а не они нами. Купил — и на здоровье!
Сказав эти слова, Вырлан шевельнул ушами. Что-то он был сегодня не в меру искренним.
Вино разгорячило беседу. Все пили за Негарэ и за эту необычную штуковину с человеческим голосом.
Дед Петраке искоса поглядывал на Иосуба и спрашивал:
— А был у вас сын Ион?
— Умер, дед Петраке. Шестерня на мельнице захватила его рукав, втянула… Да простит его бог.
— Ладно. А был у вас сын Василе?
— Тоже мертв, Петраке. Женился в Цибирике, но и его поглотила земля, — сказал Иосуб.
— И то верно! — ободрил дед Петраке. — А Трифан?
— И Трифан мертв. Парнем умер… Красивые похороны были. — Уши Вырлана не двигались. Теперь он врал, но не краснел.