Мой адрес – Советский Союз! Тетралогия
Шрифт:
Как-то грустно улыбнувшись мне краешком губ, он вновь сосредоточил своё внимание на играющих детях, за которыми наблюдал прежде. Мальчик и девочка – лет по пять от силы каждому – под присмотром двух мамочек, расположившихся на соседней скамейке, увлечённо сгребали в кучки пластмассовыми лопатками листья.
Я уже осилил половину покрытого шоколадной глазурью мороженого, когда старик вдруг, не поворачивая головы, негромко произнёс:
– Я позавчера сына похоронил. Своего Коленьку. Ему было тридцать восемь, и он всегда обижался, когда я его называл Коленькой, стеснялся этого, поэтому на людях я всегда называл его Николаем. Он был у нас единственным
Он помолчал, продолжая глядеть на детей. Я тоже молчал, мне казалось, что, если я выражу соболезнования, это будет выглядеть слишком банально.
– Никого нет нам ближе, чем наши дети, – продолжил сосед по лавке, так и не поворачивая ко мне увенчанной шляпой головы. – Мы готовы за них, не раздумывая, жизнь отдать. Они наше всё, они – продолжение нас, наши надежды и чаяния. Даже если они взрослые – то всё равно остаются нашими детьми, и их печали печалят наше сердце, а их радости радуют нас. И когда мы теряем своего ребёнка, то мы теряем весь смысл своего существеннее в этом мире. Ради чего и кого дальше жить? Когда уходят наши родители, это воспринимается нами как само собой разумеющееся. Также, как осенний лист, срывающийся с ветки в октябре, потому что подошло его время. А вот дети…
Он вздохнул, и мне показалось, что глаза его увлажнились. Я невольно вспомнил дочь. Как-то она там, в своём канадском будущем… Наверное, ей уже сообщили, что отец умер, и как умер. Хоть бы на похороны прилетела.
– Это противоестественно, когда дети уходят раньше родителей. Это неправильно… Это больно. Потеряв ребёнка, тем более единственного, ты становишься словно пустой сосуд, который уже невозможно наполнить. Ты не живёшь, а доживаешь. Механически утром чистишь зубы, ставишь на конфорку чайник и, сидя на кухне, видишь чашку, из которой когда-то пил твой сын. Помнишь его только что принесённым из роддома, завёрнутым в одеяло, потому что на улице зима, и из свёртка там, где голова, только нос торчит, маленький, как пуговка. Спит, и ты осторожно берёшь это свёрток на руки, старясь его не разбудить. Помнишь, как повёл его за руку в первый класс, помнишь его счастливое лицо, когда он поступил в институт, и как сам пошёл после его окончания служить. И как привёл домой знакомить со своими родителями невесту.
И снова пауза, нарушаемая лишь криками бродящих по газонам галок и шарканьем пластмассовых лопаток об асфальт.
– А внуков у вас нет?
– Внуков? – переспросил он и посмотрел на меня с таким видом, словно бы даже не догадывался о моём здесь присутствии. – Ах, ну да… Есть внук, девять лет, Валера. Шалопай ещё тот. Внуков мы тоже любим, но вполовину от того, как любим детей. Тут такая нехитрая, жизненная математика. И правнуков мы любим, но меньше, чем внуков, если, конечно, удаётся столько прожить. А уж что касается наших далёких потомков… Вы простите, молодой человек, что я вот так вот, просто мне и поделиться не с кем. Со снохой у нас отношения не очень, а сейчас и вообще нас почти ничто не связывает. Простите ещё раз!
– Ничего-ничего, иногда полезно выслушать такие вот философские мысли. А то всё куда-то спешим, а остановиться и подумать, оглядеться вокруг – как всегда, времени нет. Потому и надо любить каждый прожитый миг, особенно если он прожит рядом с любимым человеком… Хм, что-то и меня на философию потянуло. Пойду, пожалуй.
Я бросил в урну смятую фольгу из-под мороженого и двинулся в сторону Колонного зала.
К
К счастью, мои опасения оказались напрасными. Я получил заветный бумажный прямоугольник со своей вписанной фамилией и инициалами и направился к центральному входу. Народ уже запускали, все по пригласительным, никаких билетов – они даже не поступали в продажу. Лучшие люди, так сказать, Советского Союза. Рабочие, шахтёры, учителя, отмеченные государственными наградами, ну и партийная элита, куда ж без неё. Лица некоторых даже показались знакомыми… Ну точно, Валентина Терешкова! А с ней не кто иной, как Алексей Леонов – космонавт с кисточкой в руке, как его уже называют. В самом деле, его космические пейзажи даже меня интересовали в той жизни – в этой я их ещё не видел.
Сегодня на концерте, как мне доложила разузнавшая кое-что ещё во время первой поездки Полина, должны присутствовать и сам Генеральный секретарь, и его ближайшее окружение. Эти вряд ли через парадные двери пойдут, даже если бы захотели – охрана такого не допустит.
Одежду следовало сдать в гардероб, находившийся на нулевом этаже, там же располагались и уборные, одну из которых с буквой «М» на двери я предусмотрительно посетил. Несмотря на то, что концерт будет идти с антрактом, всё же лучше подстраховаться.
Да уж, думал я, сливая излишки влаги из организма в писсуар, это вам не коммунальный сортир в доме бабы Саши. Кафельная плитка блестит, писсуары и унитазы поражают белизной – как в лучших домах Лондона! Даже туалетная бумага имеется – настоящее чудо и дефицит по нынешним временам, когда 99 % населения пользуется для, пардон, подтирания задницы обычной газетой.
Жаль, за кулисы не пустят, Силантьев сказал, что вход туда разрешён только участникам концерта, во всех коридорах за порядком и тем, чтобы не проникли посторонние, будут следить сотрудники милиции. Я в число участников не входил, так что с Полиной мы договорились встретиться после мероприятия у служебного и оттуда поехать (или пойти) куда-нибудь поужинать.
В Колонном зале мне довелось быть впервые, хотя трансляции из него видел не раз. Люстры заливают зал бывшего Дома благородного собрания ярким светом. Здесь, вспомнилось, прощались с Лениным, там вон, на сцене, стоял утопающий в цветах гроб с его телом. Как и почти тридцать лет спустя гроб с телом Сталина. А в будущем в вечность отсюда уйдут генсеки Леонид Брежнев, Юрий Андропов, Константин Черненко, главный идеолог партии Михаил Суслов, министр обороны Дмитрий Устинов. Даже с Жириновским здесь прощались. Матёрый был человечище… Вернее, будет. Если, конечно, в этой реальности у него будет возможность взобраться на политический Олимп.
А пока нам всем предстоит стать зрителями концерта, приуроченного к 53-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Я занял своё место в пятом ряду, моей соседкой справа оказалась женщина в деловом костюме и с высокой, завитой причёской. Я даже подумал, что сидевшему сзади неё мужчине за такой «Вавилонской башней» ни черта не будет видно. К счастью, передо мной сидел какой-то лысоватый тип совершенно невзрачного вида.
Слева от меня расположился кряжистый мужчина лет под пятьдесят с золотой звездой «Серп и молот» Героя Соцтруда на лацкане пиджака. Как только я занял своё место, он тут же протянул мне руку, представляясь: