Мой Артек
Шрифт:
Или — легенда Аю-Дага, в переводе с тюркского Медведь-горы. Аю-даг и в самом деле похож на медведя, уткнувшегося носом в морскую волну. Говорит легенда, что некогда племя медведей пленило прекрасную девушку, и она заботилась о них, и медведи обожали ее так, что просто не могли без нее обходиться. Но она встретила джигита и полюбила его, и покинула медведей, ушла с любимым под парусом в море. Медведи кинулись за ней, решили выпить море и посуху догнать свою любимицу, отнять ее у джигита, умолить не бросать их. Но любовь оказалась сильней, любовь встала на пути самого главного, первым подбежавшего к морю медведя и превратила его в гору. Остальные отступили в горные леса, а девушка уплыла с джигитом.
Или — рассказ о Пушкине, о том, что здесь во время южной ссылки он любил бродить, сидел на уцелевшем краешке генуэзской башни недалеко от Гурзуфа, и свободная стихия моря пела ему
Революция поступила по-своему: в роскошных дачах бывших богачей создано много домов творчества для людей советского искусства. А Пушкинская скала досталась Артеку, и площадка на её вершине, и темный тихий грот внизу, имя Пушкина и его незримый след здесь как магнитом тянут к себе ребячьи сердца.
Словом, в этом Артеке было все, что нужно детям: море, солнце, ласковый ветер и дух прошлого с его преданиями и сказками, без которых детству никак нельзя.
Не было только средств для строительства лагеря.
Но был комсомол — молодая гвардия ленинцев в юнгштурмовках, первое поколение юношей и девушек, узнавших новую истину: радость жить в первую очередь не маленькими личными интересами, но большими и сложными проблемами общества. Поколение молодых, впервые в истории человечества испытавшее возможность изменить жизнь, своими руками устранить дурное, своим сердцем согреть озябшее, своим трудом создать добро. Тогда для них это было утолением духовной жажды, свойственной человеку вообще, молодым людям — в особенности.
ЦК ВЛКСМ принял решение помочь Артеку.
По городам и селам комсомольцы стали собирать металлолом и макулатуру, а деньги перечислять на строительство Артека.
В Крым отправился ударный отряд комсомольцев-строителей.
Жилья для ребят пока не строили — было решено, что на первых порах они будут жить в палатках, летом в Крыму это не только допустимо, но и полезно. Нужны были хозяйственные помещения. О том, как они строились, сохранился рассказ старого гурзуфского жителя, в прошлом печника, затем председателя первого Гурзуфского ревкома Григория Назаровича Курбатова. Он вспомнил свое бывшее ремесло и вечерами после работы ходил в Артек: «Помню, уже заезжали ребята, а я волновался — трубу докладывал. Глину-то сам заводил. И плиту ставил сам… С двумя сквозными духовками. С подземными дымоходами. Как игрушка. Работал дня четыре. Еле успел к их приезду…»
С простой плиты, хоть и похожей на игрушку, но варившей и жарившей сначала под открытым небом — с этой простоты началось великое: Артек и тысячи подобных ему детских оздоровительных лагерей.
24 мая 1925 года «Комсомольская правда» в своем самом первом номере коротко сообщала в заметке «Лагерь в Крыму»:
«Ц. Б. Ю. П. (Центральное бюро юных пионеров) при помощи Красного Креста организует на лето лагерь в Крыму для пионеров Москвы, Иваново-Вознесенска, Ленинграда и Ярославля. Под руководством тт. Семашко и Соловьева для лагеря выбрано одно из лучших мест Крыма. Лагерь явится первым опытом лагеря-санатория.
Вот так, очень кратко написала «Комсомолка» о первом опыте пионерских лагерей. Мы не знаем имен комсомольцев-строителей Артека. Но знаем, что они расчистили место для палаток, сколотили под открытым небом длинные столы и скамьи и выстругали высокую мачту для флага. И знаем: 16 июня 1925 года на том месте, где теперь в голубых современных зданиях у синего моря находится дружина «Морская» и где установлена мемориальная доска, посвященная открытию Артека, состоялась первая линейка, еще неуклюжим строем встали по стойке «смирно» 80 пионеров. Перед ними, за брезентовыми палатками с топчанами, на которых им предстояло спать, за острыми макушками кипарисов смеялось и пело море. Недалеко от берега был вбит шест с отметиной — дальше не заплывать. Линейку проводил обычно весь штат лагеря: Федор Федорович Шишмарёв — начальник лагеря, он же главный врач; еще один врач — Екатерина Николаевна Згоржельская; старший вожатый Игорь Селянин — член Центрального бюро детских коммунистических групп, он десять раз приезжал в Артек на летние месяцы работать вожатым, из них четыре лета был старшим вожатым; четверо или пятеро комсомольцев — отрядных вожатых. Часто бывал на линейках Зиновий Петрович. В штате Артека была в тот первый год ещё медицинская сестра Вера Сергеевна Мамонт — медики были нужны, потому что дети приезжали нездоровые или ослабленные, и Соловьев сам осматривал и обследовал их. Был ещё инструктор по физкультуре Петр Еринский — студент III курса Московского медицинского института, две уборщицы и две подавальщицы, ежедневно приходившие в Артек из Гурзуфа, и очень необходимый человек, без которого не было бы ни еды, ни питья, — водовоз комсомолец Усиен…
А пионеры — кто они были, откуда, как приехали?
Как и сообщала «Комсомолка», они приехали из Москвы и Московской области, из Тулы и Твери. Сначала они собрались в Москве, а оттуда их привезла в Артек комсомолка и пионервожатая Таня Устинова. Она работала в доме пионеров, или, как тогда говорили, в Пионердоме на Красной Пресне. Потом Татьяна Алексеевна стала знаменитым человеком, и мы обязаны ей высокими минутами наслаждения искусством: она — народная артистка СССР, лауреат Государственной премии, была руководительницей танцевального ансамбля хора имени Пятницкого.
Многие из ребят впервые ехали на поезде; они боялись столичных трамваев и шарахались от автомобилей; некоторые из них прибыли в Артек в лаптях, а то и вовсе босиком. Совсем недавно кончилась гражданская война, и первая в мире социалистическая страна испытывала большие экономические трудности. Ребята почти впервые ели досыта. Во вторую смену, все тем же летом 1925 года, приехали ребята из Поволжья, из Самарской губернии. Они помнили голод 1921–1922 годов… Они все время думали о еде. И домой писали в письмах о том, как их кормили в Артеке. Одно такое письмо часто цитируют в артековской литературе. Я привожу его по причинам, о которых скажу ниже.
«Приехали в Нижний, купили хлеба и колбасы. Приехали в Москву. Обедали: щи с мясом и кашу. Из Москвы поехали и проехали много городов. В Курске пили чай с сахаром. Приехали в Симферополь. Купили колбасы и хлеба: на каждого по 1 фунту (то есть по 400 граммов) хлеба и полфунта колбасы. Потом поехали в Артек. В море воды много. В Артеке жили месяц. Кормили хорошо…»
Эстонские пионеры до войны не испытывали чувства голода. У большинства из них родители не были богатыми людьми, но у многих были родственники в деревне, отцы, пройдя кризис и безработицу, работали, и продукты в Эстонии в предвоенные годы не были дорогими. Матери проходили курсы кулинарии в кружках домоводства, да и вообще эстонские женщины умеют из самых скромных продуктов готовить вкусную еду. Так почему же мои дети в дневниках, в заметках первых дней тоже главным образом писали о еде? Размышляя я, кажется, поняла: еда была другая, и её было много. В соответствии с указаниями Зиновия Петровича Соловьева в артековской столовой было положено всё съедать — в 1925 году не разрешалось оставить хоть корочку на тарелке, да никто и не оставлял. Летом 1941 года все было иначе — дети, приехавшие из всех республик и областей, уже не имели представления о голоде, еда оставалась на тарелках. С разных столов раздавались голоса: «не хочу больше!», «я это не ем»… Моим тоже не все нравилось: они не ели и не приняли «коричневую», то есть гречневую кашу, они удивлялись — как это можно разом съесть полцыпленка. По сравнению с элегантно запеченной в омлете салакой, еда казалась тяжелой. Артековцы нюня 1941 года ворчали… по поводу изобилия еды. И писали в дневниках: «утром опять была коричневая каша — мура какая-то».