Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Они летели над бульваром, видели, как фигурки людей разбегаются, прячась от дождя. Падали первые капли. Они пролетели над дымом — всем, что осталось от Грибоедова. Они пролетели над городом, который уже заливала темнота. Над ними вспыхивали молнии. Потом крыши сменились зеленью. Тогда только хлынул дождь и превратил летящих в три огромных пузыря в воде.
Маргарите уже было знакомо ощущение полета, а мастеру — нет, и он подивился тому, как быстро они оказались у цели, у того, с кем он хотел попрощаться, потому что больше ему не с кем было прощаться. Он узнал
— Я подожду вас здесь,— прокричал Азазелло, сложив руки щитком, то освещаясь молниями, то пропадая в серой пелене,— прощайтесь, но скорее!
Мастер и Маргарита соскочили с седел и полетели, мелькая, как водяные тени, через клинический сад. Еще через мгновение мастер привычной рукой отодвигал балконную решетку в комнате № 117-й. Маргарита следовала за ним. Они вошли к Иванушке, невидимые и незамеченные, во время грохота и воя грозы. Мастер остановился возле кровати.
Иванушка лежал неподвижно, как и тогда, когда в первый раз наблюдал грозу в доме своего отдохновения. Но он не плакал, как в тот раз. Когда он всмотрелся как следует в темный силуэт, ворвавшийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно:
— А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.
На это мастер ответил:
— Я здесь! Но вашим соседом, к сожалению, больше быть не могу. Я улетаю навсегда и пришел к вам лишь с тем, чтобы попрощаться.
— Я это знал, я догадался,— тихо ответил Иван и спросил: — Вы встретили его?
— Да,— сказал мастер,— я пришел попрощаться с вами, потому что вы были единственным человеком, с которым я говорил в последнее время.
Иванушка посветлел и сказал:
— Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует,— Иванушка улыбнулся и безумными глазами поглядел куда-то мимо мастера,— я другое хочу написать. Я тут пока лежал, знаете ли, очень многое понял.
Мастер взволновался от этих слов и заговорил, присаживаясь на край Иванушкиной постели:
— А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!
Иванушкины глаза вспыхнули.
— А вы сами не будете разве? — Тут он поник головой и задумчиво добавил: — Ах да… что же это я спрашиваю,— Иванушка покосился в пол, посмотрел испуганно.
— Да,— сказал мастер, и голос его показался Иванушке незнакомым и глухим,— я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим.
Шум грозы прорезал дальний свист.
— Вы слышите? — спросил мастер.
— Шумит гроза…
— Нет, это меня зовут, мне пора,— пояснил мастер и поднялся с постели.
— Постойте! Еще одно слово,— попросил Иван,— а вы ее нашли? Она вам осталась верна?
— Вот она,— ответил мастер и указал на стену. От белой стены отделилась темная Маргарита и подошла к постели. Она смотрела на лежащего юношу, и в глазах ее читалась скорбь.
— Бедный, бедный,— беззвучно шептала Маргарита и наклонилась
— Какая красивая,— без зависти, но с грустью и с каким-то тихим умилением проговорил Иван,— вишь ты, как у вас все хорошо вышло. А вот у меня не так.— Тут он подумал и задумчиво прибавил: — А впрочем, может быть, и так…
— Так, так,— прошептала Маргарита и совсем склонилась к лежащему,— вот я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо… в этом вы уж мне поверьте, я все уже видела, все знаю.
Лежащий юноша охватил ее шею руками, и она поцеловала его.
— Прощай, ученик,— чуть слышно сказал мастер и стал таять в воздухе. Он исчез, с ним вместе исчезла и Маргарита. Балконная решетка закрылась.
Иванушка впал в беспокойство. Он сел на постели, оглянулся тревожно, даже простонал, заговорил сам с собой, поднялся. Гроза бушевала все сильнее и, видимо, растревожила его душу. Волновало его также то, что за дверью он своим, уже привыкшим к постоянной тишине, слухом уловил беспокойные шаги, глухие голоса за дверью. Он позвал, нервничая уже и вздрагивая:
— Прасковья Федоровна!
Прасковья Федоровна уже входила в комнату, вопросительно и тревожно глядя на Иванушку.
— Что? Что такое? — спрашивала она.— Гроза волнует? Ну, ничего, ничего… Сейчас вам поможем. Сейчас я доктора позову.
— Нет, Прасковья Федоровна, не надо доктора звать,— сказал Иванушка, беспокойно глядя не на Прасковью Федоровну, а в стену,— со мною ничего особенного такого нет. Я уж разбираюсь теперь, вы не бойтесь. А вы мне лучше скажите,— задушевно попросил Иван,— а что там рядом, в сто восемнадцатой комнате сейчас случилось?
— В восемнадцатой? — переспросила Прасковья Федоровна, и глаза ее забегали.— А ничего там не случилось.— Но голос ее был фальшив, Иванушка тотчас это заметил и сказал:
— Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый… Вы думаете, я бушевать стану? Нет, Прасковья Федоровна, этого не будет. А вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
— Скончался сосед ваш сейчас,— прошептала Прасковья Федоровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии. Но с Иванушкой ничего не произошло страшного. Он только многозначительно поднял палец и сказал:
— Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю, кто,— тут Иванушка таинственно улыбнулся,— это женщина.
Глава 31
На Воробьевых горах
Грозу унесло без следа, и, аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга, пила воду из Москвы-реки. На высоте, на холме, между двумя рощами виднелись три темных силуэта. Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекою город с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон, обращенных на запад, на пряничные башни Девичьего монастыря.