Мой бывший враг
Шрифт:
Ох, не додуматься бы ни до чего!
— Иди, — так и не дожидается от меня ответа Илья, но его, похоже, это не беспокоит. Улыбается краешками губ и даже такая улыбка делает его симпатичней и моложе. — В три я буду ждать тебя в машине. Жене я уже сообщил.
— О… хорошо, — киваю и выхожу из кабинета.
Вот только хорошо ли?
11
Более странное, чем свидание в три ночи — только свидание в семь утра. Последнее у меня тоже было. Но тем, у кого будни не по
Сломать?
Вряд ли.
Мама говорила, что мы с ней как медная проволока. Гнемся во все стороны, выкручиваемся, принимаем самые совершенные формы — но остаемся при своем блеске и твердости. А я смеялась и отвечала, что проволки мы потому, что медноволосые.
— Чему улыбаешься?
— Вспомнила маму, — отвечаю с некоторым вызовом. Почему-то в голове «Восьмиклассница» Цоя при этом…
Впрочем, и так понятно, почему.
— Она похожа на тебя? — спрашивает с неожиданным интересом.
— Я похожа на нее, — поправляю мягко. — И она самый дорогой мне человек.
Ощущение, что Каримов ставит какую-то галочку у себя в голове. Не сдерживаюсь:
— У тебя большая анкета?
— На несколько листов, — он не делает вид, что не понимает.
Смешно.
Я и смеюсь, не боясь с ним быть искренней.
Откидываюсь на сидении и прикрываю глаза, даже не спрашивая, куда мы едем. На маньяка он не тянет, он… Каримов это Каримов. Мне нравится, что он в принципе не делает вид. Никогда.
Быть, а не казаться — даже если это означает немного или много пугать людей. Вызывать отторжение своим напором. Заставлять испытывать внутренний трепет.
Он взрослый, точно знающий, что хочет, эгоистичный и уверенный в себе мужчина. Успешный даже в своих жестах. А я молода и неопытна во всех смыслах. И да, мне опасно находиться рядом — но я вдруг понимаю, что не хочу отказываться от этой возможности. Пусть это будет каким угодно синдромом, поиском в каждом мужчине бросившего меня отца, желанием прикоснуться к недоступной прежде роскошной жизни — пусть.
Вот только я впервые понимаю смысл фразы, что выбирают не мужчины.
Мерное покачивание и усталость делают свое дело — я впадаю то ли в дрему, то ли в прострацию, и прихожу в себя, когда слышу негромкий смех.
— Не будь я столь в себе уверен, подумал бы что-то нехорошее, раз ты постоянно засыпаешь рядом со мной.
— Зря, — говорю хрипло. — Это, наоборот, плюс — значит я вам доверяю.
— Тебе. Мы же договорились.
— Точнее… ты потребовал.
— Назови мое имя, — вдруг подается вперед Каримов. И оказывается непростительно близко — если я сейчас вдохну глубоко, точно с ним соприкоснусь.
— Илья… — шепчу.
— Еще, — он смотрит на мои губы.
— И-ли-я, — выдыхаю слоги с каждым ударом сердца.
… вот он наклоняется, вжимается в меня жестко, смешивая наше дыхание и запахи, порабощает,
Встряхиваю головой, избавляясь от наваждения.
Хорошо, что это все мне привиделось… хорошо же?
Каримов улыбается одними уголками губ, но в его глазах — не улыбка. Кажется, он точно понял, что за картинки я увидела в своей голове. И это зажгло в его взгляде если не пожар… во всяком случае искру.
— Сиди.
Я остаюсь на месте, когда он выходит.
Послушная, ошеломленная Майя.
Мужчина обходит машину, открывает мне дверь и подает руку. А я стараюсь не вцепляться в нее, хотя ноги не держат.
— Где это мы? — оглядываюсь с недоумением. — Все-таки лес?
— Все-таки? — недоуменно поднимает бровь, а потом понимающе кивает. — Считаешь, я тебе заманил, и теперь буду пиршествовать?
Сглатываю.
Почему каждое слово, сказанное им, приобретает для меня особое значение?
Это его способности или особенности моего восприятия?
— А ты меня заманил?
— И продолжаю заманивать, — улыбается. — Пойдем. Надеюсь ты не из тех, для кого поздний ужин — проблема.
Я смотрю на простенькие часики на запястье и улыбаюсь:
— В четыре утра? Это скорее ранний завтрак. Да еще и на природе… ты меня балуешь.
— Пока нет, — отвечает серьезно и ведет по мощеной дорожке к ухоженной рощице.
Беседка похожа на шатер Шахерезады. Жаль, я не знаю такого количества историй, чтобы развлечь этого мужчину, но ему, похоже, это и не нужно. Он вольготно располагается в кресле, снимает крышку с стоящего уже блюда и довольно изучает поварской шедевр — похоже, что-то из высокой, может даже молекулярной кухни. Не могу себя заставить оторвать взгляд от его лица. А когда получается — спрашиваю, обводя рукой белые полотнища, фонарики и тепловые лампы:
— Это привычный тебе отдых?
Пожимает плечами:
— Из всех развлечений я предпочитаю еду, путешествия и сезонный спорт.
— Театры… кино?
— Равнодушен.
— А я уж было подумала, что ты летаешь в Венскую оперу, — выдавливаю с неловким смешком, но он остается серьезен.
— Летал однажды. Мне нужно было познакомиться с одним человеком.
Мы прерываемся.
Я.
Поднимаю свою крышку, беру приборы и в очередной раз мысленно благодарю маму за воспитание, а родной университет — за целый семестр этикета на первом курсе.
Я хотя бы не чувствую себя нескладехой рядом с Каримовым.
Мы долго едим и мало разговариваем. Но неловкость от ситуации и от того, что меня сорвали с рабочего места, растворяется в тишине ночи.
Мне спокойно и комфортно. И когда мы говорим, и когда молчим, и когда встаем и снова идем по вымощенным пустынным дорожкам, подсвеченным сетками на деревьях с миллионом фонариков — не уверена, что этот ресторан при загородной гостинице должен работать ночью, но он работает, а у меня вовсе нет возражений, настолько волшебно все вокруг.