Мой дядя - чиновник
Шрифт:
Дядя долго сидел, опершись локтями на стол, обхватив голову руками и почти уткнувшись носом в письмо: слово за словом, буква за буквой он разгадывал тайный смысл неожиданного послания. Итог молчаливого размышления и усердного изучения оказался удивительно благоприятным. Дядя истолковал содержание письма па свой собственный лад и снова дважды стукнул себя кулаком по голове за то, что не уразумел его раньше.
— Ну и дурак же я! То, что пишет Аврора, — яснее ясного. Именно так, сеньор! Да и может ли быть иначе? Разве я не завидная партия, я, кузен дона Хенаро, родственник сеньора маркиза Каса-Ветуста, потомок знатных предков и обладатель превосходной должности?
Девушка пишет, что собирается заняться образованием и что
Тем не менее дядя всё-таки прочёл послание дону Хенаро. Кузен не усмотрел в письме причин для радости, но так как дядя упорствовал в своём желании видеть в словах Авроры смысл, совершенно противоположный истинному; дону Хенаро пришлось уступить дяде и посоветовать ему Запастись хитростью и благоразумием, чтобы не упустить такую блестящую партию, как дочь дона Фульхенсио.
На следующий день дядя объявил:
— Сегодня, племянник, я не пойду на службу.
Неслыханное дело! Он и раньше частенько не являлся в присутствие, но ни разу не предупреждал меня об этом. Нет сомнения, он собирается предпринять какой-то важный или рискованный шаг.
Я долго смотрел, как он вытаскивает из шкафа свои лучшие туалеты, внимательно и придирчиво примеряет их. Наконец он выбрал костюм себе по вкусу и удовлетворённо улыбнулся. После бритья дядя так сильно напудрил лицо, что стал похож на клоуна из пантомимы: на нём больше не видно было ни усов, ни бровей; затем он надушился, напомадил брильянтином шевелюру и нафабрил лаком кончики усов.
Теперь мой дядя ничем не напоминал измученного бледного пассажира с исхудалым лицом и запавшими глазами, который в поношенном мешковатом платье стоял когда-то на борту брига «Толоса». Праздная жизнь и костюмы, сшитые по последней моде у знаменитого портного, сделали его другим человеком. Передо мною стоял безукоризненно одетый молодой щёголь.
Дядя ходил по улице с гордо поднятой головой; возомнив, что рост у него высокий, он лишь изредка поглядывал через плечо на встречных. Он чрезмерно заносился, и его самодовольное высокомерие тем более изумляло окружающих, что было лишено всяких оснований. Он упивался собственным величием и чем больше любовался собой, тем поразумнее и самонадеяннее становился.
Его нёс ветер удачи, поэтому с дядиного лица не сходило блаженное выражение человека, которому дано наслаждаться всеми мирскими благами. Ему и теперь жилось неплохо, а надежды на ещё более блестящее будущее вызывали в нём сладостный трепет.
С другой стороны, дядино чванство было совершенно безобидным, так как в силу своей нелепости вызывало лишь смех и служило постоянным поводом для шуток. В глубине души дядя оставался тем же добрым и беспредельно наивным простаком, которого каждый мог обвести вокруг пальца. Любому дурню ничего не стоило сбить его с толку — нужно было только коснуться его слабых струнок, и дядей овладевала подлинно донкихотская восторженность.
В тот день, о котором я веду речь, его самодовольство и надменность становились тем явственнее, чем дольше он стоял перед зеркалом, созерцая своё лицо и любуясь правильными очертаниями своей фигуры.
Завершив туалет, он раза четыре выходил из комнаты я вновь возвращался: в первый раз — чтобы сменить бамбуковую трость на тонкую тросточку с позолоченным набалдашником и искусной насечкой; во второй — чтобы надушить платок; в третий и четвёртый — чтобы ещё раз поправить усы, узел галстука, лацканы сюртука, причёску и покрасоваться перед зеркалом во всевозможных соблазнительных и чарующих позах.
Он сошёл по лестнице твёрдым и чётким шагом, пересёк улицу, неизменно сохраняя военную выправку, и, негромко насвистывая мелодию дерзкой песенки «Глотай, собака», в самом безмятежном расположении духа добрался до дома Авроры с твёрдой решимостью ни на йоту не отступать от своих намерений и довести до конца дело первостепенной важности. Он шёл свататься к дочери миллионера дона Фульхенсио.
XVIII
СЕЗАМ, ОТВОРИСЬ ВНОВЬ
Тем временем в канцелярии происходили события, о которых нельзя умолчать.
Доклады и прошения, написанные дядей по совету дона Хенаро, поочерёдно возвращались обратно с положительными резолюциями.
До чего же были довольны мой дядя и его покровитель!
— Понятно? — ликовал дон Хенаро. — Надо только иметь связи в Мадриде! Мы отправили бумаги каких-нибудь два месяца тому назад, а они уже вернулись к нам. Уверен, там в первую очередь рассматривают дела, представляемые мною.
И он не преувеличивал. Вместе с нашими прошениями прибывали бумаги, отосланные в метрополию ещё предшественником дона Бенигно, а дон Бенигно, как читатель помнит, начал службу в канцелярии лет за тридцать до нас.
Наш архив, согласно пожеланию и указаниям дона Хенаро, было решепо расширить за счёт смежной комнаты, куда вела дверца, скрытая за рядами папок, которые образовывали стену толщиной в добрых полторы вары [12] . Я и мой дядя приметили эту дверцу, ещё когда выбивали пыль из папок; дверца была заперта, а на замочной скважине красовалась сургучная печать с четырьмя шнурками. У дверцы была своя история — её нам поведал Хуан.
Лет сорок пять тому назад, не меньше, за этой таинственной дверцей находилось служебное помещение. В те времена Хуан был не почтенным швейцаром или начальником привратницкой, а всего-навсего мальчиком на побегушках у привратника. Ему надлежало мести полы и вытирать пыль на одной половине канцелярии, другую подметал и убирал отец дона Хенаро. Дон Хенаро в ту пору был шаловливым, непоседливым ребёнком: он целыми днями играл за стеной из папок и бумаг, строил из них дома и башни и без устали гонялся за кошками. Некоторое время Хуан водил его в школу, помещавшуюся в большом монастыре; учителями там были толстые монахи. Юный шалопай приглянулся им, и они, заручившись согласием его родителей, отправили мальчугана в Испанию. По прошествии нескольких лет он вернулся оттуда уже доном Хенаро — взрослым мужчиной, которому усиленно покровительствовали священнослужители. Им-то, после бога, отца и маркиза Каса-Ветуста, он и обязан всем, чего достиг в жизни.
12
Вара — мера длины, равная 83,5 см.
Хуан рассказывал свою историю очень живо и с чувством:
— Начальником отдела, помещавшегося за дверцей, в те времена был дон Родригес, а письмоводителем — дон Лопес. Они и сейчас, как живые, стоят передо мной. Они ни с кем не водились, и сослуживцы их ненавидели. Но так как у начальника и его друга были покровители, то в глаза им говорили только приятные вещи, хотя за глаза сулили всяческие несчастья.
В их кабинете всегда торчало больше всего просителей. В дождливые дни посетители приносили на ногах кучи грязи, и мне приходилось по два раза окатывать полы водой. Ох, и задавали же они мне работы! Любой на моём месте не выдержал бы и ушёл. Дон Родригес и дон Лопес делали большие деньги, но ни разу не бросили мне ни единой песеты. Боже мой, я до сих пор вижу, как они с вожделением запускают лапы в груды звонких золотых монет, которыми были завалены их столы! Но они побаивались, как бы кто-нибудь не пронюхал, что тут водятся денежки. На случай, если кто станет выспрашивать, мне было приказано отвечать отрицательно. К слову сказать, их счастье, что у меня никто ничего не выведывал — я не из тех, кто любит держать язык за зубами.