Мой дядя - чиновник

Меса Рамон

Боже милостивый! Комната всегда была набита людьми. Между посетителями и архивариусами разыгрывались такие трагедии, что я постоянно опасался, как бы не вышло беды. Нечего сказать, изрядные были пройдохи! Провалиться мне па этом месте, если я понимал, что за дела творили здесь дон Родригес и дон Лопес. Однажды они не явились на службу, и это поразило меня, так как подобного за ними по водилось. Я спросил, что с ними, и услышал в ответ, что обоих посадили. Да-да, вы не ослышались — обоих посадили. Вскоре к нам сюда наехали какие-то сеньоры, которых я после никогда уже не видел. Они составили опись бумаг и ушли. А ещё через несколько дней появились другие сеньоры, долго что-то писали и расспрашивали сначала меня, а потом остальных

привратников о таких вещах, которых мы не понимали; потому мы им ничего и не ответили. Затем они заперли дверцу, приладили четыре шнурка, пакапали сверху сургуч, приложили печать и без дальнейших церемоний удалились тем же путём, что и пришли. Наконец, год спустя, когда мы уже успели порядком позабыть обо всей Этой истории, сюда однажды прикатил в великолепной коляске какой-то господин, по меньшей мере граф или маркиз — у его кучеров шляпы были сплошь в золотом шитье. Сеньор отозвал меня в сторону и приказал провести его в злополучную комнату. Боже милосердный, мне так и кажется, что всё, о чём я вам рассказываю, произошло только вчера, а ведь с тех пор минуло целых сорок семь лет! Подойдя к дверце, сеньор задумался и стал советоваться со мной, как бы её скрыть. Наконец он несколько раз стукнул себя по лбу, улыбнулся и кликнул своих слуг. По его указаниям мы выложили настоящую стену из папок перед дверью, и её стало совсем не видно. Когда всё было сделано, господин дал мне целую золотую унцию и прибавил, что, если я разболтаю о только что исчезнувшей двери, он прикажет выколоть мне глаза и вырвать язык. В тот же день я узнал о бегстве дона Родригеса и дона Лопеса из тюрьмы. Боже милостивый, что за мерзкие люди! Я не был свидетелем их побега, но лица, достойные доверия, рассказывали мне, что преступники сделали из простынь верёвку, перепилили решётку и удрали на волю. Года через два-три до меня дошли слухи, что из Испании был запрос о папках, счетах и о самом помещении, где они хранились. Но никто ничего не знал: у всех словно мозги перевернулись, пока шли розыски исчезнувшей комнаты. Поднялся невообразимый переполох. Я молчал как убитый, но перетрусил изрядно. К счастью, меня опять никто пи о чём не спросил.

Я много раз слышал от Хуана эту историю. Привратник рассказывал её всегда одинаково, без малейших изменений: он заучил её наизусть, словно стихи.

Как только вернулось прошение, в котором дон Хенаро добивался передачи архиву соседнего с нашим помещения, мы тотчас принялись за дело. Бумажная стена, закрывавшая вход, была немедленно разобрана, без лишних церемоний сорваны шнурки и сургучная печать, дверь помещения, запертого почти полвека назад, вскрыта двумя ударами молотка. В лицо нам ударила струя холодного и очень затхлого воздуха.

Мы вошли. Присутствовавший здесь же Хуан в сотый раз поведал нам историю таинственной комнаты и с большим трудом зажёг спичку, слабо осветившую промозглый сырой мрак этой забытой всеми дыры.

На столах виднелись следы, оставленные разными насекомыми, которые, видимо, задохнулись в тончайшей серой пыли — она, словно густая пелена, покрывала карандаши, чернильницы, папки, катушки с нитками, перья, пребывавшие в том же положении, что и в день, когда закрылась дверь отдела.

Дон Хенаро взял с одного из столов какой-то предмет цилиндрической формы, стряхнул с него пыль, и мы разглядели в его руках свечу. Хуан зажёг вторую спичку, поднёс её к запылённому фитилю, который издал жалобный короткий стон, а потом яростно и часто затрещал, словно негодуя на тех, кто потревожил его полувековой покой.

По стенам комнаты поползли крупные науки и забегали ящерицы, напуганные слабым голубоватым пламенем свечи.

В углах и на грубо обструганных тёмных потолочных балках огромными лохмотьями висела пропылённая паутина. В одном месте от стены оставалось только некое подобие кружев с прихотливым узором — там потрудились прожорливые и быстрые термиты. Груды старых папок были изъедены молью, повсюду валялись растащенные крысами обрывки исписанной бумаги. Потолок был в бесчисленных потёках, пол выщерблен.

Заброшенная, забытая всеми тёмная и сырая комната, в которую не проникало извне ни единого звука, хотя она была расположена в самом центре кипевшего лихорадочной деятельностью здания, напоминала собой мрачную пещеру, особенно потому, что снаружи, совсем рядом с нею, всё было полно шума, движения и света.

Приметив высоко под потолком маленькое оконце, дон Хенаро схватил конец грязного шнурка и с силой дёрнул его. Ставень открылся, поток ярких солнечных лучей ворвался в комнату, и мириады пылинок закружились в сверкающих полосах света, заполнившего помещение и затмившего робкое пламя свечи.

Затем дон Хенаро приказал Хуану позаботиться о тщательной уборке.

— Бумаги останутся здесь? — полюбопытствовал Хуан.

— Нет. За пятьдесят лет их никто ни разу не запросил. Никто не вспомнил даже, где находился этот отдел. Только однажды высшее начальство осведомилось у меня, не поглотила ли земля во время частых землетрясений, терзающих наш остров, все эти папки, чиновников и сам архив. Понятно?

— И что же вы ответили, ваше превосходительство? — осмелился задать вопрос Хуан.

— А как ответил бы ты, Хуан?

— Я? Никак. Но ведь тот сеньор в карете сначала пообещал мне вырвать язык и выколоть глаза, а потом дал целую унцию; поэтому с моей стороны было бы непорядочно…

— Ясно! А мне вот никто ничего не обещал, и всё-таки я последовал твоему примеру, Хуан, — объявил дон Хенаро, многозначительно подмигивая нам.

Мы рассмеялись, воздавая должное остроумию дона Хенаро.

— Отлично, — продолжал он. — Так вот, Хуан, эти бумаги нам мешают, и самое лучшее выкинуть их на помойку.

— А если спросят?…

— Понимаешь, если сделать всё по-умному, то никто ничего не узнает и нас ни о чём не спросят. Сегодня вечером утащишь сотню папок, завтра другую, а затем помаленьку и все остальные.

Получив от дона Хенаро столь категорические указания, мы вышли из заброшенной комнаты.

XIX

НОВЫЙ ОТДЕЛ

Прошло несколько месяцев, и комната, найденная, так сказать, после археологических раскопок, была полностью возвращена к жизни.

Чёрная, плававшая в воздухе паутина, похожая на пепел пыль, которая, словно саван, покрывала стены, столы и лежавшие на них предметы, — всё это бесследно исчезло. Стены оделись серовато-голубыми обоями, на которых, отливая металлическим блеском, красовались цветы и гирлянды; просевшие, плохо обструганные сучковатые балки прикрыла ровная штукатурка потолка, украшенного резьбой и лепкой; истоптанный бесчисленными ногами пол был застлан линолеумом, рисунок которого напоминал мозаику; тяжёлую зелёную дверь, соединявшую вновь отделанное помещение и комнату, где некогда трудился дон Бенигно, а теперь подвизался мой дядя, заменили другой, более лёгкой, крашенной под дуб дверью.

По обе стороны двери встали два стола красного дерева с тёмно-зелёными вышитыми скатертями, концы которых свисали до полу. Два больших шкафа — па верху их красовалось выведенное золотыми буквами название нашего отдела — хранили в своих недрах ровные ряды белых папок.

Всё это великолепие освещало огромное окно, в которое превратилось прежнее убогое оконце; шторы из голубой камки, непрестанно колеблемые ветерком, смиряли ярость солнечных лучей. Вот как красиво выглядел теперь отдел, во главе которого по приказу дона Хенаро и ради его же собственной выгоды были поставлены уже упоминавшийся мною его родственник и я. Чтобы обеспечить работой этого родственника, дон Хенаро добился создания нового отдела.