Мой муж Одиссей Лаэртид

Ивик Олег

Евримах возился дольше прочих. Наконец он в раздражении отшвырнул от себя лук и сказал:

— Что ж, придется мне искать себе другую супругу! Но не об этом я жалею. В конце концов, на Итаке и окрестных островах есть немало прекрасных невест, ничуть не хуже достойной Пенелопы. Досадно лишь, что мы оказались такими бессильными. Не только на нас, но и на наших дальних потомков ляжет этот позор...

Антиной поднялся с места. Я смотрела на него как на бога. Это была моя последняя надежда. Я знала, что он физически сильнее всех остальных женихов, настойчивее их всех. Сейчас он согнет лук, нацепит тетиву, и выстрел его будет безупречен... Это — человек, сужденный мне

мойрами. Я поняла, что остальные женихи потерпели поражение лишь для того, чтобы он одержал тем более блестящую победу. Он не любит меня, так что ж... Одиссей тоже не любил меня... Но Антиной — мужчина и воин. Именно такой супруг нужен мне в эти страшные дни...

Антиной вышел к очагу и поднял руку. Все затихли. Отблески пламени озаряли его мужественное лицо. Он сбросил пурпурный плащ, и я не могла оторвать взгляда от мощных загорелых плеч. Уже ночью я буду касаться их губами... Антиной заговорил, и его низкий голос взорвал тишину мегарона.

— Друзья, оставим бесплодные попытки! Мы забыли, что сегодня — праздник Аполлона Стреловержца. Разве кто-то, кроме самого божества, смеет натягивать лук в этот праздничный день! Давайте наполним кубки и продолжим веселый пир. А завтра Меланфий пригонит нам отборных коз, мы совершим жертвоприношение Аполлону и начнем все сначала.

Радостный гул голосов приветствовал эти слова. По зале засновали кравчие. Зазвенели чаши. И тут старый нищий, который незаметно вернулся в мегарон, подошел к Антиною.

— Послушайте меня, подобный богам Антиной, и ты, достойнейший Евримах... Вы приняли мудрое решение отложить состязание на завтра. Но сегодня позвольте мне испытать этот лук. Я хочу узнать, жива ли еще сила, которой когда-то были полны мои члены. Поверьте, я не претендую на награду, которая обещана вам в этом состязании.

— Старик, ты пьян или сошел с ума! — воскликнул Антиной. — Пьянство не доведет тебя до добра! Вспомни историю кентавра Евритиона, который напился во дворце царя Пирифоя, — его выволокли прочь и отсекли ему нос и уши. Как бы и с тобой не случилось что-нибудь подобное! А если ты действительно натянешь этот лук, мы специально снарядим корабль и отправим тебя на материк к царю Эхету, который истребляет всех путников, пересекших границу его владений!

Они стояли рядом — юный великолепный Антиной, снова накинувший на плечи пурпурный плащ, и жалкий нищий старик в вонючем рубище... Что ж, я поклялась, что буду принадлежать тому, кто совершит этот выстрел... И разве я вправе противиться решению мойр...

— Отдай ему лук, Антиной! Или ты боишься соперничества с жалким нищим? Такой страх постыднее самого поражения!

Антиной пожал плечами и протянул старику лук и колчан. Тот принял их, выпрямился, сбросил рваный плащ, и вдруг стал как будто на десять лет моложе. Уродливые мускулы вздулись под бугристой кожей. Лицо налилось кровью. Он сел на табурет, оглядел лук, как аэд оглядывает формингу перед тем, как настроить ее. Потом легко согнул его, надел тетиву, и она издала легкий музыкальный звон. Нищий вынул стрелу из колчана, наложил ее на тетиву и, не вставая с табурета, склонился вниз. Стрела со свистом вылетела из залы, промчалась через проушины двенадцати топоров и вонзилась в ворота.

Ахейцы замерли. Старик поднялся на ноги.

— А теперь, достойные юноши, не пора ли нам наполнить чаши, а певцу — взять в руки формингу.

Телемах, до той поры молчавший, поднялся с кресла:

— Странник, твой выстрел был хорош. Но я хочу напомнить, что я — хозяин дома, и этим луком, как и всем имуществом Одиссея, до его возвращения распоряжаюсь я. Тебе же, мать, давно уже не

следует отдавать приказания в этом доме. И тем более не тебе решать, кто должен и кто не должен брать в руки оружие, принадлежащее мне и отцу. Ты посмела предложить лук этому страннику. Надеюсь, впредь ничего подобного не случится. Иди наверх и займись своими женскими делами: пряжей и тканьем. И запомни, что отныне повелитель здесь — я!

Одиссей стоял за спиной Телемаха, сжимая в руках смертоносное оружие. Юноши, которых не интересовала перебранка между сыном и матерью, поднимали и осушали кубки, обсуждая замечательный выстрел, свидетелями которого им довелось стать, и мечтая назавтра повторить его. Фемий настраивал формингу...

Я встала и молча вышла из мегарона.

«Мать моя, лук этот дам иль не дам я, кому пожелаю!

Больше прав на него, чем я, тут никто не имеет, —

Ни из ахейцев, кто властвует здесь, в каменистой Итаке,

Ни из живущих напротив Элиды, питающей коней,

На островах. и никто между них помешать мне не сможет

Страннику лук подарить, при желаньи, хотя бы навеки.

Лучше вернись-ка к себе и займися своими делами —

Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб немедля взялись за работу

Также служанки. А лук — не женское дело, а дело

Мужа, всех больше — мое! у себя я один повелитель!»

Так он сказал. изумившись, обратно пошла Пенелопа.

Сына разумное слово глубоко проникло ей в сердце.

Гомер. Одиссея

...О том, что случилось дальше, давно уже поют аэды по всей Ойкумене, и мне нет смысла пересказывать их слова, тем более что меня не было в мегароне во время расправы. Первым ее воспел Фемий, он был одним из двух человек, уцелевших при резне: Одиссей пощадил его и глашатая Медонта. Больше он не оставил в живых никого, даже слуг и вестников, виновных лишь в том, что они прислуживали своим господам.

Одиссей запер все двери и поставил возле выхода из мегарона Евмея и Филойтия. Телемах принес оружие из кладовой. Меланфий, в свою очередь, пробрался в кладовую; ему удалось вынести оттуда двенадцать копий и щитов для противников Одиссея, но потом Евмей и Филойтий схватили его и привязали к потолочной балке.

Я слышала звон оружия и крики, но не могла даже выйти из дворца. Впрочем, это ничего бы не изменило. Я радовалась лишь тому, что в зале не было рабынь — Одиссей позаботился, чтобы Евриклея заперла нас всех на втором этаже. Но я радовалась напрасно: первое, что сделала старая сука, спустившись в заполненный трупами мегарон, это назвала Одиссею имена женщин, назначенных для следующей расправы...