Мой ненастоящий
Шрифт:
— Д-да.
Я пытаюсь отступать от надвигающегося на меня мужчины. Сначала бочком, потом тылом, ровно до той поры, пока не упираюсь спиной в кирпичную стену в паре дюймов от стальной подъездной двери.
А Владислав Каримович упирается ладонями по обе стороны от моего лица. Так близко, что еще чуть-чуть — и он ко мне прижмется, придавит к стене всем своим телом.
— Значит, не хочешь? — шипит он, склоняясь к моему лицу, заставляя меня втянуть голову в плечи. — Не хочешь за меня замуж, но хочешь работать на Скворецкого, который звонил мне, чтобы уточнить, какой у тебя размер груди и степень искушенности в сексе.
У меня пересыхает во рту. Откуда он знает про Скворецкого?
— Это неправда, — тихонько пищу я, — он не мог… Он профи…
— Ага… — скалится Ветров, выдергивая из кармана брюк телефон и ожесточенно тыкая в его дисплей — сначала чтобы ввести графический ключ, потом — чтобы открыть какое-то приложение.
— На, слушай своего «профи», — презрительно рычит Владислав Каримович, буквально тыкая мне свой телефон под нос.
Записи. Я знала, что у моего босса записывается абсолютно каждый его телефонный разговор, знала, что все это проводится в автономном режиме. И он просто не успел бы создать поддельную запись за это время.
Он говорил мне правду.
Даже немного смягчил. Не упомянул, например, и то, как Скворецкий предвкушал, как «опробует меня» на собеседовании же — у меня аж слезы в глазах вскипают. Вот ведь… Мудила!
— Ты совершенно не умеешь делать выбор, Цветочек, — презрительно роняет Владислав Каримович, сбрасывая телефон в карман и снова нависая надо мной, — мне даже не пришлось никого пробивать, никого ни о чем просить. Он позвонил мне сам, убежденный, что уж я тебя точно не только за кофе гоняю. Всегда и всюду ты выбираешь только самые дерьмовые варианты исхода для самой себя. Вот и сейчас. Из кожи готова выпрыгнуть, лишь бы не согласиться, лишь бы от меня убежать. Принципиально кончить жизнь в нищете, попытавшись отстоять те принципы, в которые и сама не веришь. Ты ведь должна понимать, сколько женщин готовы порвать друг друга ради того, чтобы занять то место, которое я тебе предлагаю? Место не любовницы. Жены. Матери моего наследника. Той, которая никогда не будет ни в чем нуждаться.
— Ну так и возьмите другую, — выдыхаю, отчаянно пытаясь не упасть в обморок, — любую из желающих стать вашей содержанкой. Зачем вам я? Я не хочу!
Его пальцы ложатся на мое горло — это такое властное, такое хищное прикосновение, что мне становится только жарче от подступающих со спины дурноты и паники.
Такое ощущение, что он хочет меня придушить…
Склоняется еще ниже. Придвигается еще ближе…
— Скажи мне только одно, Цветочек, — шепчет Владислав Каримович буквально мне в губы, — ты и вправду хочешь выбрать из всех вариантов исхода самый плохой? Готова к тому, что я стану твоим врагом? Да?
Нет. Я не хочу. У меня и так море проблем. Сивого — более чем достаточно для меня одной. Иметь во врагах еще и Владислава Ветрова… Он ищейка. Львиную долю дохода нашего агентства составляют заработки от его расследований чьих-то тайн, поисков сбежавших жен, сбору компроматов и так далее.
Иметь такого человека во врагах — страшно лично для меня.
А в мужьях?
Мой потрясающий выбор. Такая типичная моя жизнь!
— Я даю тебе ровно минуту на раздумья, Маргаритка, — Ветров отодвигается от меня настолько резко, что это даже становится для меня неожиданностью, — минуту. Два варианта действий. Первый, хороший — ты садишься в мою машину и с этой секунды мы больше не возвращаемся к этому разговору. Ты прекращаешь бегать и ломаться, а я — забуду это твое «не хочу» и «не согласна», хотя для меня это — большой подвиг. Или… Ты ерепенишься, уходишь к тетке. Я уезжаю и берусь за тебя всерьез. Ты этого хочешь?
Мои пальцы цепляются за какой-то выщербленный кирпич. Какая жалость, что я не могу вырвать его из стены.
— Вы мне угрожаете? — произношу едва дыша. Не могу поверить. Хотя нет, могу. Просто пытаюсь поверить, что это не со мной.
— Я предоставляю выбор, — холодно роняет мужчина, — и твое время на принятие решения уже пошло.
15. Влад
— Почему я? — спрашивает она.
Господи, какой же наивный мне попался Цветочек. Лишнее подтверждение тому, что то, что с ней было — не было добровольным ни с одной стороны. Будь это её выбор, она бы не задавалась настолько идиотскими вопросами.
Потому что я тебя хочу, дрянная ты девчонка.
Так хочу, что хочется придушить за один только этот чертов звонок Скворецкому.
И хочется выжечь где-нибудь у тебя на коже свою фамилию, чтоб все знали, кому именно ты принадлежишь. И точка.
Почему?
Я бы тоже не отказался от внятного ответа на этот вопрос.
Почему ты?
Почему именно на тебя так отчаянно хочется смотреть. Почему твоя жизнь вдруг оказалась мне настолько интересна? Почему ради тебя отменяются встречи, сдвигаются ужины, останавливается мир. У меня. У меня! Да я даже в шестнадцать лет столько не думал об особи женского пола. Про меня же всем все известно, все мои женщины — любовницы, при живой жене — моей работе.
Её пальцы трясет мелкой нескончаемой дрожью. Дрожь идет изнутри. Ну, конечно же, я ж весь из себя такой злобный демон, сейчас возьму и сожру эту долбанутую Маргаритку, не выходя из лифта. А кости выброшу собакам. Парой этажей ниже меня как раз живет какая-то звездень, разводит борзых, вот ей и отдам. Для песиков.
На самом деле я хочу. Сожрать. Содрать с неё шкурку этих идиотских, не стыкующихся между собой тряпок, прожарить до хрустящей корочки и сожрать. Чтоб не задавала идиотских вопросов, не бегала, и желательно — сдалась мне немедленно.
Хотеть не вредно!
— Прекрати трястись. Не на заклание идешь.
Хотя ты-то наверняка уверена в обратном.
Цветочек поднимает глаза, смотрит на меня в упор.
Разумеется, никакого раскаянья в её глазах нет, ни единого грамма. Я и не ожидал. Демон тут я, мне и раскаиваться. Но я эти обязанности лучше кому-нибудь делегирую.
— Еще скажите «ты сама сделала этот выбор», — елейно тянет, — и «никто тебя не заставлял, не угрожал»…
— Что поделать, если по-хорошему верные решения ты принимать не хочешь? — я чуть приподнимаю бровь.
— Купите плетку, — огрызается, — может, тогда я буду соглашаться на все это быстрее?
Детка, как же ты хороша, когда скалишь зубы. Как мне этого не хватало все это время, когда между нами была четкая субординация, и что бы я ни придумывал, моя Маргаритка безропотно терпела и выполняла.
Субординация кончилась, девочка начала бунтовать. Наконец-то началось хоть что-то занятное.