Моя борьба. Книга вторая. Любовь

Karl Ove Knausgard

MIN KAMP. ANDRE BOK

Copyright © 2009, Forlaget Oktober as, Oslo

Published in the Russian language by arrangement with The Wylie Agency

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2020

Фото на обложке © Sam Barker

Лето было долгое и никак не кончалось. Двадцать шестого июня я сдал первую часть романа, но дальше Ванья и Хейди больше месяца не ходили в детский сад, что, естественно, сказалось на насыщенности повседневной жизни. Я никогда не понимал смысла отпуска, никогда не стремился его получить, вечно мечтал только больше работать. Но раз надо, значит, надо. План был, что первую неделю мы проведем на даче в садовом кооперативе, купленной нами прошлой осенью под нажимом Линды, чтобы ездить туда писать и на выходные, но выдержали мы там три дня и вернулись в город. Собрать троих детей и двоих взрослых на небольшом пятачке, плотно окруженном соседями, без иных доступных

занятий, кроме прополки и стрижки газона, – не то чтобы хорошая идея, когда в отношениях уже наметилась дисгармония. Несколько раз мы ругались на повышенных тонах – думаю, к вящему удовольствию соседей, но сотни и сотни тщательно ухоженных садиков с пожилыми полуголыми людьми бесили меня и вызывали приступы клаустрофобии. Эти настроения дети ловят влет и паразитируют на них, особенно Ванья; она мгновенно регистрирует изменения тона или градуса напряжения и, если они существенные, целенаправленно начинает вести себя как можно хуже, зная, что мы наверняка вспылим, если она не прекратит нарываться. Постоянная фрустрация не оставляет сил на оборону, и все шло по накатанной: крики, вопли, тоска. Через неделю мы взяли напрокат машину и поехали в Чёрн под Гётеборгом, потому что Микаэла, подружка Линды и крестная Ваньи, пригласила нас погостить на даче ее гражданского мужа. Мы заранее спросили, понимает ли она, что такое трое детей, и точно ли хочет, чтобы мы приехали, и она сказала, что да, хочет, будет печь с ними булочки, водить их гулять, купаться и ловить крабов, а у нас появится немножко времени для себя. Мы и клюнули. Доехали до Чёрна, запарковались рядом с дачей, посреди почти южнонорвежского пейзажа, и ввалились в дом с детьми и баулами. Мы собирались прожить там неделю, но через три дня снова загрузили вещи в машину и взяли курс на юг, к явному облегчению Микаэлы и Эрика.

Бездетные люди, какими бы умными и зрелыми они ни были, редко понимают, что такое дети; во всяком случае, я не понимал, пока сам ими не обзавелся. И Микаэла, и Эрик успешно строили карьеру; сколько я Микаэлу знал, столько она руководила разным в сфере культуры, а Эрик работал директором крупного международного фонда со штаб-квартирой в Швеции. После Чёрна он улетал в Панаму перед их совместным отпуском в Провансе, потому что так была устроена их жизнь, и места, о которых я лишь читал, для них были обыденностью. И вот являемся мы, с памперсами и влажными салфетками, с ползающим по всему дому Юнном, с Хейди и Ваньей, которые дерутся, скандалят, орут, рыдают, хохочут, едят не за столом, не слушаются, тем более на людях, когда мы действительно хотим, чтобы дети вели себя прилично, но они видят нас насквозь, и чем выше для нас ставки, тем менее они управляемы; дача была огромная и вместительная, но все же не настолько огромная и вместительная, чтобы их вообще не замечать. Эрик как будто бы не переживал из-за вещей и старался проявлять великодушие и любовь к детям, но язык тела свидетельствовал об обратном: отстраненность во взгляде, руки прижаты к телу плюс манера беспрерывно раскладывать вещи по местам. С вещами и домом, знакомыми ему всю жизнь, он чувствовал близость, но не с теми, кто обосновался здесь на несколько дней, на них он смотрел примерно как на кротов или ежей. Эрик был мне понятен и приятен. Но я приехал не один и пообщаться с ним, встретиться по-настоящему не имел возможности. Он учился в Кембридже и Оксфорде, он несколько лет работал в Лондоне брокером, но на прогулке забрался с Ваньей на выступ над морем, и на его глазах она стала карабкаться на скалу, а он стоял на месте и любовался видом, не принимая в расчет, что ей всего четыре года и она не в состоянии сама просчитать риски, так что пришлось мне с Хейди на руках бежать вприпрыжку и вмешиваться. Спустя полчаса, в кафе, где я разрывался между Ваньей и Хейди, и вдобавок надо было купить им еду и я еще не отошел от давешнего резкого спурта в гору, я попросил Эрика покормить Юнна булочкой, положил ее ему под руку и сказал, что надо отщипывать по кусочку; он кивнул, конечно-конечно, но не отложил газету, не поднял глаз и не обратил внимания, что Юнн в полуметре от него все больше и больше впадает в отчаянье, поскольку ему не дают булочку, которую он прекрасно видит, но не может достать, отчего он наконец ударился в рев и стал пунцового цвета. Линда, сидевшая на другом конце стола, страшно разозлилась, я видел это по ней, но промолчала, дождалась, пока мы вышли наружу и остались вдвоем, и сказала, что мы едем домой. Немедленно. Привычный к перепадам ее настроения, я ответил: прекрати, не решай ничего на злости. Естественно, она только сильнее разобиделась, и, дожив в таком режиме до утра, мы загрузились в машину и двинулись в обратный путь.

Высокое синее небо и продуваемые, мелконарезанные, но красивые дали плюс восторг детей, что мы едем на машине, а не поездом или самолетом, как все последние годы, разрядили атмосферу, но ненадолго, скоро все вернулось на круги своя, потому что пора было обедать, а ресторан, куда мы зарулили, оказался только для членов яхт-клуба, но официант посоветовал мне перейти по мосту в город, там метров через пятьсот есть еще один ресторан, так что спустя двадцать минут мы обнаружили себя, голодных, с двумя детскими колясками, на высоком и узком мосту с интенсивным движением и унылым заводским пейзажем впереди. Линда была вне себя от ярости, глаза ее потемнели. Нам непременно надо вляпаться во что-нибудь, шипела она, с другими такого не бывает, но мы не можем иначе; казалось бы, чего проще – пообедать семьей, милое дело, вместо этого мы тащимся по проклятому мосту среди машин и дышим выхлопами. Я когда-нибудь видел, чтобы семья с тремя детьми гуляла таким образом? Дорога, в которую перетек мост, уперлась в железные ворота с эмблемой страховой компании. Чтобы попасть в город, который выглядел запущенным и депрессивным донельзя, надо было не менее четверти часа идти вдоль заводского забора. Мне хотелось плюнуть и бросить Линду, что ж такое, вечно она нудила, вечно жаловалась, всегда хотела чего-то другого, но сама ничего для достижения желаемого не делала, только жаловалась, жаловалась, жаловалась и терялась в любой непонятной ситуации, а когда действительность расходилась с ее ожиданиями, обвиняла во всех смертных грехах меня. Мы могли бы разойтись, но логистика, как обычно, не позволила,

у нас была одна машина и две коляски на двоих, поэтому оставалось делать вид, что ничего из сказанного сказано не было, и толкать дребезжащие, заляпанные коляски назад через мост и в горку к красавцу яхт-клубу, запихивать их в багажник, пристегивать детей и ехать к ближайшему «Макдоналдсу», который оказался на заправке на въезде в центр Гётеборга, там я съел свою сосиску на лавочке, а Ванья и Линда в машине. Юнн и Хейди спали, запланированный визит в парк развлечений Лисеберг мы с Линдой отменили, поскольку при таком напряжении между нами ничем хорошим дело бы не кончилось, но через несколько часов внезапно остановились у дешевого и убогого так называемого шапито, где все было примитивнее некуда, и сначала повели детей в «цирк»: собачка попрыгала через обручи, поднятые на уровень колена, затем крепкая мужиковатая дама в бикини, видимо родом из Восточной Европы, подкидывала те же обручи и вертела их на бедрах – в моей начальной школе этим искусством владели все девочки нашего класса, – и, наконец, белобрысый мужчина моего возраста в туфлях с загнутыми носами, в тюрбане, с валиками жира, называемыми «шина автомобильная», поверх шаровар, набрал в рот бензина и четыре раза дыхнул огнем на низкую крышу. Юнн и Хейди таращились на все так, что глаза выкатывались из орбит. А Ванью целиком занимал автомат, где можно вытянуть игрушку, мы видели его по дороге, и теперь Ванья дергала меня и спрашивала, скоро ли все кончится. Время от времени я поглядывал на Линду. Она держала на коленях Хейди, в глазах стояли слезы. Когда мы вышли и, каждый толкая свою коляску, побрели к пятачку с аттракционами мимо большого бассейна с длинной горкой, на верху которой возвышался огромный, метров тридцати, тролль, я спросил Линду, в чем дело.

– Сама не знаю, – ответила она. – В цирке у меня всегда глаза на мокром месте.

– Почему?

– Все так печально, жалко, убого. И в то же время красиво.

– Даже здесь?

– Да. Ты же видел, Юнн и Хейди смотрели как зачарованные.

– Но не Ванья, – сказал я с улыбкой. И Линда улыбнулась в ответ.

– А что я? – тут же спросила Ванья, повернувшись к нам. – Папа, ты что сказал?

– Я сказал, что ты все представление думала только об игрушке, которую увидела в автомате у входа.

Ванья улыбнулась, как она всегда улыбается, когда мы обсуждаем ее поступки. Удовлетворенно, но ретиво, готовая на большее.

– А что я делала? – спросила она.

– Щипала меня за руку, – ответил я, – и говорила, что хочешь поскорее пойти туда и вытащить билетик.

– А зачем?

– Откуда же я знаю? Но ты очень хотела игрушку.

– И мы сейчас туда пойдем?

– Да, автомат внизу, – сказал я и показал на асфальтовую дорожку, она вела к аттракционам, почти скрытым деревьями.

– Хейди тоже пойдет? – спросила она.

– Если захочет, – ответила Линда.

– Она хочет, – сказала Ванья и наклонилась к Хейди, ехавшей в коляске. – Ты хочешь, Хейди?

– Да, – сказала Хейди.

Мы накупили билетов на девяносто крон, пока наконец обе они не получили по плюшевой мыши. Солнце жгло небо над нами, воздух в лесу стоял неподвижно, весь мыслимый скрип и скрежет аттракционов мешался с диско восьмидесятых, разносившимся из всех павильонов. Ванья хотела сахарную вату, поэтому десять минут спустя мы сидели за столом рядом с киоском, окруженные озлобленными, назойливыми осами, на палящем солнце, из-за которого сахар намертво приваривался ко всему, чего касался, то есть к столешнице, спинке коляски, рукам и ладоням, к громогласному недовольству детей: не это они представляли себе при виде крутящейся бобины с нитями сахара в окошке киоска. Кофе оказался горькой бурдой, пить его было невозможно. Маленький чумазый мальчик подъехал к нам на трехколесном велосипеде, уперся колесом в коляску Хейди и выжидательно уставился на нас. Черные волосы, черные глаза, мог оказаться цыганенком, или албанцем, или греком. Ткнувшись колесом в коляску несколько раз, он встал так, чтобы его нельзя было обойти, и стоял, опустив глаза.

– Уезжаем? – спросил я.

– Хейди хотела покататься на лошади, – ответила Линда. – Мы можем покатать ее, прежде чем уезжать?

Пришел кряжистый мужчина с глазами навыкате, тоже черноволосый, подхватил мальчика и велосипед и отнес их на площадку перед киоском, погладил мальчика по голове и вернулся на свое рабочее место, к механическому осьминогу. Тот держал в щупальцах корзины, куда надо садиться, и они поднимались и опускались, одновременно вращаясь. Мальчик теперь разъезжал по площадке у входа, где туда-сюда сновали по-летнему одетые люди.

– Конечно, – сказал я, встал, вышвырнул в помойку две палки с остатками ваты, Хейдину и Ваньину, и покатил коляску Юнна – он откидывал голову то вправо, то влево, чтобы углядеть все интересное, – через площадку ко входу в «Город на Диком Западе». Но в городе, оказавшемся огромной песочницей с тремя свежесколоченными будками под названиями соответственно «прииск», «шериф» и «тюрьма», из которых две последние были сплошь оклеены плакатами «Розыск! Найти живым или мертвым!», подпертой с одной стороны лесом, с другой – треком, где молодежь делала трюки на досках с колесиками, на лошадях не катали. За заборчиком прямо напротив «прииска» сидела на камне цирковая восточноевропейская женщина и курила.

– Скакать! – сказала Хейди.

– Покатаемся на ослике у входа, – ответила Линда.

Юнн кинул бутылку с соской на землю. Ванья подлезла под забор и помчалась к прииску. Заметив такое дело, Хейди вылезла из коляски и побежала следом. Выцепив взглядом красный холодильник с кока-колой позади конторы шерифа, я полез в карман за мелочью и вытащил две резинки для волос, гребешок с русалкой, зажигалку, три камешка и две маленькие белые ракушки – улов Ваньи из Чёрна, – две бумажки по двадцать крон, две монеты по пять эре и девять по десять.

– Я покурю пока. Сяду вон там. – Я кивнул на бревно на краю площадки.

Юнн стал тянуть руки вверх.

– Хорошо, – сказала Линда, вытаскивая его из коляски. – Ты, наверно, есть хочешь да, Юнн? Фуф, какая жарища! Где бы нам с Юнном тень найти?

– Там? – сказал я и показал на ресторан на горке в форме поезда: в локомотиве был прилавок с кассой, в вагонах столики. Я со своего места видел, что там ни души. Стулья были прислонены спинками к столам.

– Пожалуй, так и сделаю, – ответила Линда. – И покормлю его. Ты за девочками присмотришь краем глаза?