Моя борьба. Книга вторая. Любовь
Шрифт:
Я кивнул, сходил к автомату за колой, сел на бревно и закурил, поглядывая в сторону наспех сколоченного домика, где носились туда-обратно Ванья с Хейди.
– Там внутри темнота! Иди посмотри! – крикнула мне Ванья.
Я помахал ей в ответ, для ощущения безопасности ей этого хватило. Мышь она все время прижимала рукой к груди.
А где Хейдина мышь, кстати?
Проследил взглядом их путь, и точно: вон она, мышь, зарылась головой в песок. В ресторане наверху Линда поставила стул к стенке и кормила Юнна, он сперва дрыгал ногами, но теперь сосал, лежа тихо. Дама из цирка шла по дорожке наверх. Слепень укусил меня за ногу. Я хлопнул его с такой
– Папа, обойди с той стороны и посмотри, тебе видно нас, когда мы внутри? – сказала Ванья, прищурясь против солнца.
– Хорошо, посмотрю, – сказал я и пошел обходить домик, из которого слышалась их возня. Приник к какой-то щели и заглянул внутрь. Но из-за контраста между ярким солнцем снаружи и темнотой внутри я ничего не высмотрел.
– Папа, ты здесь? – закричала Ванья.
– Да.
– Ты нас видишь?
– Нет. Вы невидимки?
– Да!!!
И когда они вылезли, я притворился, что не вижу их. Смотрел прямо на Ванью и звал ее.
– Я же вот она, – сказала Ванья и помахала двумя руками.
– Ванья! – продолжал я. – Ты где? Выходи, наконец, уже не смешно.
– Я вот она! Вот!
– Ванья?..
– Ты меня по правде не видишь? Я по правде невидимка?
Она была страшно довольна, но я уловил в ее голосе нотки тревоги. Но тут разорался Юнн. Я посмотрел наверх. Линда встала и крепко прижимала его к себе. Не похоже на Юнна – так вопить.
– А, вот ты где? – сказал я. – Ты все время стояла тут?
– Да-а.
– Слышишь, Юнн плачет?
Она кивнула и взглянула наверх.
– Нам надо пойти к ним с мамой. Идем, – сказал я и взял Хейди за руку.
– Не хочу, – тут же ответила она. – Не хочу за руку.
– Хорошо. Тогда садись в коляску.
– Не хочу в коляску.
– А на ручки? Давай понесу тебя.
– Не хочу понесу.
Пока я ходил за коляской, она залезла на заборчик. Ванья села на землю. На горке Линда вышла из ресторана и махала нам рукой, чтобы мы поднимались. Юнн кричал не переставая.
– Я не хочу ходить, – сказала Ванья, – у меня ножки устали.
– Ты сегодня еще никуда не ходила. С чего они вдруг устали? – спросил я.
– У меня нет ножек. Неси меня на ручках.
– Нет, Ванья, что за глупости. Я не могу тебя таскать.
– Можешь.
– Хейди, садись в коляску, и пойдем.
– Не буду коляску.
– Но-о-о-жек не-е-ет! – Ванья перешла на крик.
Мне в голову ударила ярость. Первый импульс был схватить их под мышки и понести. Я много раз бывал в этом положении – шел с непроницаемым лицом и двумя орущими брыкающимися детьми под мышками мимо прохожих, неизменно пялящихся на нас во время подобных сцен с таким интересом, как если бы на мне был костюм шимпанзе.
Но сейчас я совладал с собой.
– Ванья, а в коляску ты можешь сесть?
– Если ты меня поднимешь и посадишь.
– С какой стати? Давай сама.
– Нет. У меня ножек нет.
Не сдайся я, мы бы стояли там до утра, потому что хотя у Ваньи терпенья ни на грош и она пасует перед малейшей трудностью, зато она несгибаемо упряма, когда хочет настоять на своем.
– Хорошо, – сказал я и посадил ее в коляску. – Ты опять победила?
– А что я победила?
– Ничего, – ответил я. – Хейди,
Я снял ее с забора и после нескольких ее фарисейских «нет» и «не хочу» двинулся наконец вверх по дорожке с Хейди на руках и Ваньей в коляске. По пути вытащил из песка Хейдину мышь, отряхнул и сунул в сетку под коляской.
– Не знаю, что с ним такое, – сказала Линда, когда мы дошли до нее. – Вдруг стал кричать. Может быть, оса укусила. Вот, посмотри…
Она задрала на Юнне свитер и показала мне красное пятнышко у него на пузе. Юнн вырывался как мог, лицо побагровело, и волосы уже взмокли от крика.
– А меня слепень укусил, – сказал я. – Возможно, его тоже. Сейчас мы все равно ему ничем не поможем. Посади его лучше в коляску.
Но и в коляске, пристегнутый ремнями, он вопил, выгибался и возил подбородком по груди.
– Пойдем-ка мы в машину, – сказал я.
– Да, только переодену его. Я видела переодевалку внизу.
Я кивнул, и мы пошли вниз. Мы пробыли здесь несколько часов, солнце спустилось ниже, и что-то в свете, которым оно наполняло лес, напомнило мне о летних днях дома, когда мы в детстве под вечер ехали с мамой и папой купаться на океанскую сторону острова или сами, одни, спускались на мыс за домами. На секунду меня захлестнули воспоминания, не конкретные истории, а запахи, настроение, ощущения. Как солнце, днем белое, нейтральное, к вечеру набухало соком, отчего все краски отливали в черноту. Как же бежалось тогда в семидесятые по лесной тропинке среди тенистых деревьев! А потом нырнуть в пересоленую воду и доплыть до Йерстадхолмена. Солнце подсвечивает камни, и они золотятся. Между ними торчит сухая, жесткая трава. И ощущение бездонности моря под гладкой коркой воды, темной от тени утеса. И скользящие в воде рыбы. И деревья над нами. Тощие ветки трепещут на легком закатном ветру. Тонкая кора, гладкое, похожее на ногу, дерево внизу. Зелень листвы…
– Вот она, – сказала Линда, кивнув на маленькое восьмиугольное деревянное строение. – Ты здесь подождешь?
– Мы потихоньку пойдем к машине.
В лесу, но с нашей стороны ограды, стояли два вытесанных из дерева тролля. Они призваны были оправдать название «Сказочная страна».
– Смотри, топтен! – закричала Хейди. «Топтен» – это томтен, шведский Дед Мороз, он же норвежский ниссе.
Хейди давно им заинтригована. В разгар весны она все еще говорила, показывая пальцем на веранду, откуда он появился на Рождество, что «топтен ходил», а беря в руки подаренную им игрушку, всегда сначала сообщала, что «топтен дал». Кем она его считала, было не очень понятно; например, когда она по нашему недогляду увидела на Святках у меня в шкафу костюм, в котором ниссе приходил к нам на Рождество, то не удивилась, не рассердилась, все обошлось без разоблачений – она просто показала пальцем и закричала «Топтен!», мол, вот он где переодевался; когда на рыночной площади у дома нам встречался старик-бездомный с седой бородой, она привставала в коляске и вопила во все горло «Топтен!».
Я наклонился и поцеловал ее в пухлую щечку.
– Без целуев! – сказала она.
Я засмеялся.
– Можно я тогда тебя поцелую, Ванья?
– Нет! – сказала Ванья.
Мимо нас немногочисленным, но непрерывным потоком двигались люди, в основном во всем светлом: в шортах, футболках, сандалиях; на удивление много полных, и почти ни одного прилично одетого.
– А мой папа в тюрьме! – с удовольствием завопила вдруг Хейди.
Ванья повернулась в коляске.
– Нет, не в тюрьме! – сказала она.