Моя цель — звезды
Шрифт:
— Мы не можем к нему пролезть, — крикнул Дагенхэм, — но он может выбраться к нам.
— Ну и как? Очевидно, он не в состоянии джонтировать, иначе его бы тут уже не было.
— Нет, он мог бы оттуда вылезти. Глянь. Если он проберется налево, потом вверх, пойдет в обратную сторону, вдоль той балки, соскользнет по ней вон в том месте, протиснется сквозь проволочный узелок… Проволоку нельзя протолкнуть внутрь, поэтому мы и не сумеем до него добраться. Но ее можно вытолкнуть наружу. Он может оттуда вылезти. Это дверь в одну
Вокруг Фойла быстро накапливалась расплавленная медь.
— Если он оттуда не выберется, его заживо поджарит.
— Надо до него докричаться, рассказать ему, куда идти.
Они принялись звать его:
— Фойл! Фойл! Фойл!
Горящий Человек в лабиринте продолжал слабо шевелиться. Металлопад кипящей меди усилился.
— Фойл! Сверни налево. Ты меня слышишь? Фойл! Сверни налево и поднимись там. Ты выберешься оттуда, если послушаешь меня. Поверни налево и лезь вверх. Потом… Фойл!
— Бесполезно. Он не слышит. Фойл! Гулли! Ты нас слышишь?
— Пошлем-ка за Джиз. Может, к ней он прислушается.
— Нет, Робин. Она телепередатчик. Он услышит ее мысли.
— А она станет это делать? Спасать его ради человечества?
— Должна. Есть на свете кое-что важней ненависти. Ничего подобного в мире еще не происходило. Я иду за ней.
Ян-Йеовил начал выбираться из прохода. Дагенхэм задержал его.
— Стой, Йео. Посмотри на него. Он мерцает!
— Мерцает?
— Да, взгляни! Мерцает, как светлячок. Видишь?
Фигура Фойла появлялась и исчезала, возникала снова и опять пропадала. Так бабочка бьется о стенки газовой лампы.
— Что он делает? Что он пытается сделать? Что, черт побери, происходит?
Он пытался выбраться оттуда. Как пойманный светлячок или морская птаха, обманувшаяся светом маяка, он колотился о прутья темницы. Он горел и обугливался. Он пытался ускользнуть в неизвестность.
Звук приходил к нему путями зрения, как световые узоры. Он видел, как складываются в странную мозаику звуки выкрикиваемого имени, его собственного имени:
Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ
Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ
Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ
Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ
Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ Ф ОЙЛ
Движения стали слухом. Он слышал, как извивается пламя, как поднимается дым, как мечутся тени, и все эти движения оглушительно ревели на странном наречии[53]:
БУРУУ ГУАРР РВАВВ ДЖЕРРМАКИНН? — спросила огненная буря.
— Аша-аша-рит-кит-дит-цит-мгид, — ответили ей быстрые тени.
— Ох. Ах. Хи. Ти. Ох. Ах, — застучали тепловые колебания. — Ах. Ма-а-а. Па-а-а. Ла-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Даже язычки пламени, плясавшие на его одежде, ревели ему в уши.
МАНТЕРГАЙСТМАНН! —
Цвета отдавались в нем болью. Теплом, холодом, давлением, ощущениями непереносимой высоты и всепоглощающей глубины, сокрушительного ускорения и давящего сжатия.
КРАСНЫЙ УДАЛЯЛСЯ от него.
зеленый свет АТАКОВАЛ.
ИНДИГОВЫЙ ИЗГИБАЛСЯ
В ТОШНОТНОМ ТЕМПЕ,
ИЗВИВАЛСЯ, БУДТО ЗМЕЯ
Осязание представлялось вкусом. Дерево отдавало во рту горечью и мелом. Металл был соленый, камень — горько-сладкий, когда он шарил по нему кончиками пальцев, а стекло расползалось по нёбу чрезмерной сладостью.
Обоняние было осязанием. Горячий камень бархатно касался щеки. Дым и пыль проползали по коже твидом, на грани мокрой парусины. Расплавленный металл гвоздями забивали в его сердце, а взрыв ПирЕ ионизировал воздух до озона, пахнущего утекавшей сквозь пальцы водой.
Не то чтобы он оказался глух, нем и бесчувствен. Чувства продолжали ему служить, но нервную систему закоротило и исказило шоком от контузии при взрыве ПирЕ. Он испытывал синестезию. В этом редком психическом состоянии мозг получает сигналы от окружающего мира через органы восприятия, но интерпретирует их неверно, путаясь между системами обработки. Для Фойла слух стал зрением, движение — слухом, цвета вызывали боль, осязание перешло во вкус, а обоняние — в осязание. Он не просто потерялся в лабиринте преисподней, разверзшейся под старым собором Святого Патрика, но и очутился в калейдоскопе перекрестно замкнутых ощущений.
Вновь он был в отчаянии, на грани гибели, вновь он отбросил все жизненные представления и привычки, или, вернее сказать, они с него осыпались. Он стал из рафинированного субъекта окружения и опыта беснующимся первобытным существом, у которого цель одна — выжить, существом, которое хватается за любую соломинку. И повторилось чудо двухгодичной давности. Неразделенная, слитная энергия всего организма, каждой клетки, нерва, мышечного волокна обратилась на выживание, и Фойл вновь джонтировал в космос.
Он мчался вдоль геодезических пространственноподобных кривых искривленной Вселенной на скорости мысли, намного быстрее света. Пространственная скорость его оказалась так велика, что ось времени отклонилась от вертикали, соединяющей Прошлое с Будущим через Настоящее. Он понесся вдоль новой, почти горизонтальной оси, по новой пространственно-временной геодезической, движимый чудом человеческого разума, для которого больше не существовало никаких запретов, никаких представлений о непредставимом.