Моя чужая дочь
Шрифт:
Луиза покрылась мурашками, хотя день обещал быть жарче вчерашнего. Тысячи раз она все это слышала, но легче не становилось.
Дженну вдавило в рулевое колесо… Шейные позвонки раздроблены… Душа покинула ее пепельно-серое тело… Из внешних повреждений – лишь царапина на правом виске…
– Мне все кажется, что я ее вижу, – признался Роберт – таким ровным тоном, вроде в суде выступал. – На площадке лестницы. Под ивой в саду. Она совсем как живая. – Он остановил взгляд на Луизе, ожидая ее реакции.
– Да ведь прошло-то чуть больше года, Роб. По мне, так со второй женитьбой ты поторопился. – Луиза вытерла взмокшую шею
– Я поторопился?! Отлично сказано, Лу. В самом деле – превосходно! – Роберт пнул ворота, шагнул в сторону, будто собрался уйти, вновь вернулся. – Моя жена погибает в апреле прошлого года. За два месяца до того ты выскакиваешь за своего гребаного как его там… Уильяма, с которым и знакома-то была пару недель, с рождественской вечеринки…
– Уиллем, – оборвала его Луиза. – Моего мужа зовут Уиллем ван Холтен. А в остальном ты прав: мы познакомились в Рождество, поженились через восемь недель, а еще через два месяца Дженна погибла… – Она запнулась. Сделала глубокий вдох. – Правда и то, что нам, черт побери, не светит быть вместе, потому как один из нас непременно окольцован!
И Луиза, как скаковая лошадь, с места в карьер, рванула прочь, уверенная, что Роберт и попытки не сделает ее догнать.
Еще минут двадцать, прежде чем направиться обратно в Марток, Роберт вглядывался в синее до самого горизонта небо. «Не светит быть вместе», – вновь и вновь повторял он про себя, задаваясь вопросом, что же вызвало всплеск эмоций у Луизы, обычно невозмутимой, как буддистский монах.
Эрин и Руби он нашел в ресторане: Руби на полную катушку наслаждалась разнообразием шведского стола, а Эрин потягивала кофе. Реакция дочери на появление Роберта вывела Эрин из задумчивости, хотя глаз от крахмальной скатерти она так и не подняла.
– Привет. – Роберт поцеловал жену в макушку. – Решила пропустить завтрак?
Он принял душ и переоделся в джинсы и зеленую полосатую рубашку. Еще влажные волосы блестели в приглушенном свете потолочных ламп.
Роберт собирался свозить семью в замок Шербурн. Не хотелось торчать поблизости во время предстоящей свадьбы. Луиза, пусть и не в подвенечном платье, но все же в наряде подружки невесты, – зрелище для него невыносимое. За столом он устроился между женой и дочерью.
– Хорошо пробежался? – Вопрос Эрин был горек, как черный кофе в ее чашке.
– Неплохо, спасибо. – Роберт развернул салфетку; официантка приняла его заказ.
– С Луизой, – выдохнула Эрин.
– Папа, ты вчера обещал показать нам какой-то старинный замок! – Руби наколола на вилку кусок сосиски.
– Мог бы и меня пригласить. – Эрин прикрыла чашку ладонью, молча отказавшись от добавки кофе, предложенной официанткой.
– Не думал, что ты любишь бегать по утрам.
– А ты – любишь? – Эрин поднялась и быстрым шагом покинула ресторан.
– Само собой, Руби, в замок мы съездим.
Помешивая ложкой чай, Роберт увидел, как Луиза и Эрин разминулись в фойе гостиницы. Ни словом, ни жестом не признав друг друга.
Глава IX
Просыпаюсь от того, что мокрая с ног до головы. Даже простыни и пижама с начесом пропитались чем-то теплым и пахнут зверьком. Вот мать разозлится, что я такое натворила. Я
Я хнычу. Обидно – я ж не виновата вроде, а влетит так, что мало не покажется. Стягиваю пижамные штаны, все в моче и крови, сую под кровать. Вытаскиваю ведро, оседлала его, но с такими темпами еще пара минут – и через край польется. Вчера-то они его не выносили. Может, в окошко выплеснуть?
На часах почти полночь, до Нового года всего двадцать минут. Мать сказала, сегодня они с отцом отмечают праздник у дяди Густава и тети Анны. Там будут такие малюсенькие pierogies – вкуснятина! – а еще мясо cwibak и медовый пирог piernik, а детям разрешат глотнуть сладкого miod pitny из крохотных пиалочек в форме рыбок, которые пахнут пылью буфета тети Анны, – он у нее деревянный и весь в дырочках от жука-древоточца. Ровно в полночь дядя Густав протрубит в рожок, как на прошлый Новый год и все другие на моей памяти.
Расписывая праздничные планы, мать все заглядывала мне в глаза – вдруг расплачусь – и, затаив дыхание, надеялась хоть какой-нибудь знак увидеть, что я тоже мечтаю туда попасть. Там ведь соберется столько народу, и все будут танцевать, петь, смеяться, есть и пить, отмечая Новый год. Мои двоюродные братья и сестры устроят кучу-малу, будут подкалывать друг друга и втихаря таскать выпивку. Я очень старалась не замечать удовольствия на лице матери, не видеть, как сжались ее губы и сузились злобные бесцветные глаза, когда она поняла: до ее дочери наконец дошло. Меня даже не пригласили. Хотя, сгорая от стыда, я все равно должна была отказаться.
Матери невдомек, что меня не тянет на подобные сборища: слишком страшно. Изо всех сил пытаясь не выдать ей разочарования, я отворачивала свое бескровное, распухшее лицо шлюхи – и пропустила миг, когда в душу вполз страх.
А вдруг он вздумает меня искать?
На рассвете родители пойдут домой, пошатываясь и держась за руки, румяные, помолодевшие, уставшие и продрогшие, но согретые изнутри. Семейство Вайстрах – мои дядья, их жены и сестры, кузены и кузины, тетки, моя babka – встречает Новый год под неусыпным надзором моей матери и ее невестки, тети Анны.
Меня скрючивает от боли, я валюсь на кровать. В животе дикие спазмы – то ли от паршивой еды, а скорее просто с голоду. Я тычусь лицом в подушку, вгрызаюсь в нее – боль уходит, будто и не было. Зато меня начинает трясти, а когда я поднимаюсь, по ногам опять текут горячие струи. Закутываюсь в халат и снова забираюсь в постель. Утром все наладится, как говорила мать, когда еще любила меня. И я засыпаю. Мне снится Рождество. На подносе сегодня принесли чуточку больше еды и крекер. А с кем мне его было ломать, спрашивается? Во сне крекер превращается в длиннющий нож, и, когда они приходят за подносом, я втыкаю нож по очереди каждому в живот – и внутренности послушно вываливаются, потому как крекерный нож ну просто жутко острый. А мой живот пронзает такая боль, что я сучу ногами и ору во все горло. Хватаюсь за перекладину кровати над головой с такой силой, что железный прут обжигает ладони. И снова кричу. Откуда-то из самой глубины. Я даже не уверена, что это мой крик.