Моя горькая месть
Шрифт:
— Мне ее оставить не с кем. Поля не помешает, она плачет не так часто, я покормила ее, — вышла, и начала спускаться по лестнице вслед за Евгением Александровичем. — Скажите, а времени много понадобится, чтобы паспорт сделать и свидетельство о рождении?
— Сегодня же все и сделают.
— Так быстро? — искренне удивилась я, и услышала логичный, ненавистный мне ответ:
— Деньги, Вера. Всего лишь деньги. В базах данных все на тебя есть, нужно всего лишь вписать все это в документ.
На все ушло сорок минут. Евгений Александрович
Мне бы это и в голову не пришло, но попробуй, докажи.
— Итак, Виноградова Вера Владимировна, — монотонно продиктовала паспортистка. — Ваши документы готовы, паспорт чистый, нужно будет встать на регистрационный учет. ИНН и СНИЛС сделаете сами. Ребенка как записать?
Значит, я Виноградова. Интересно, а мама жива — моя родная мама? Или…
— Вера Владимировна?
— Простите, — очнулась я. — Виноградова Полина Павловна. Запишите так.
Обернулась за спину, придерживая слинг, в котором уютно устроилась дочка, и посмотрела на сопровождающего меня мужчину — на его лице было довольство. Значит, я поступила правильно, открестившись от Гараев.
Они не нужны мне, я не нужна им, но почему же так больно?!
— Держите, — мне протянули наши с Полей документы в прозрачном файле, я поблагодарила, и вышла из кабинета, испытывая и облегчение, и смутную тревогу.
Я правильно поступила. Нельзя ребенку так жить, Поля не должна по моей вине страдать, да и мне нужно жизнь налаживать. А будучи призраком сделать это практически невозможно.
Да, я поступила правильно…
— Садись, подвезу, — окно авто открылось, и я пошла к машине, в которой меня привезли. — Итак, Вера, что теперь?
— Я уеду, как и обещала. Спасибо вам, — искренне, хоть и через силу поблагодарила я этого сложного, неприятного мне мужчину.
Он помог с умыслом, чтобы избавиться от нас, но помог ведь, тогда как все бросили. А это дорогого стоит.
— Денег тебе достаточно? Вера, мне не нужны бесконечные звонки с просьбой добавить. Лучше скажи сразу, шантажа и бесконечных требований я не потерплю…
— Мне достаточно, — торопливо прервала я, чувствуя, как унижение разливается в душе. — Никакого шантажа не будет, как и просьб добавить. И вообще… я верну вам все до копейки!
В конверт я так и не заглянула, он так и остался лежать на кухонном столе. Прикасаться к этим деньгам тошно, как к насекомому ядовитому. Кажется, что я саму себя предала, но без денег этих я пропаду, и дочь погублю. С ней ведь сейчас даже сидеть некому, а на новом месте придется искать учеников, нарабатывать базу, и няню искать.
Да, деньги мне нужны, и не думаю, что Евгений Александрович мало их оставил.
— Возвращать не нужно. Где меня найти ты знаешь, телефон есть. Звони в крайнем случае, Вера, и исчезни поскорее. Очень надеюсь, что наш уговор ты не нарушишь, я таких вещей не прощаю ни мужчинам, ни женщинам, — сказал он на прощание холодно, и я лишь кивнуть смогла.
А затем вышла из машины, зажав документы под мышкой.
Домой идти тяжело, нужно вещи собирать — и свои, и Полины. Билет покупать: раз я с документами, то можно не на попутках добираться, а на поезде или самолете. Все это важно сделать сегодня, но вдруг Катя вернется, одумавшись?
Она психанула, убежала, но проветрит голову, и домой придет, а меня там нет! Как же поступить?
— Нужно найти ее. Но куда Катя могла пойти? — пробормотала, стоя напротив дома.
И едва я хотела войти в подъезд, я услышала звук сирены — громкий, оглушающий, а следом заплакала проснувшаяся Полина.
— Проходим, проходим, — поторопила меня полная женщина в форменном костюме, и я вошла в свою же квартиру в сопровождении множества людей.
Слинг болтается на груди, Полю прижимаю крепче, а она как чувствует, что беда, и надрывается громогласным плачем, от которого все раздраженно морщатся, а я… я паникую, задыхаюсь.
— Я ничего не сделала…
— Проходите внутрь, — командовала всем этим парадом безумия женщина лет сорока пяти.
Я таких за свою жизнь перевидала, особенно в детстве: плотная, среднего роста, одета в форму, короткая стрижка и волосы, выкрашенные в невнятный коричнево-красный. На лице выражение красней усталости, разочарования от жизни, и презрения ко всем, а весь разговор сух и бюрократичен. И пугает до колик, до судорог, нутро от страха скручивает.
Меня в детстве такие навещали: и у родной матери забрали, и когда удочерили, они приходили, и вынюхивали все. Высматривали, искали, к чему прицепиться.
— Давайте ваши документы, и документы ребенка, — женщина расположилась за кухонным столом, и я протянула ей файл с бумагами.
— Вот. Но я ничего не сделала, я не понимаю, что происходит.
Промямлила, а затем встрепенулась в недоумении: как они узнали, где я? Регистрации у меня нет, и никто ведь не в курсе, где я живу… поморщилась, и головой покачала, кляня саму себя. В курсе все: Влад, Евгений Александрович, обиженная Катя, у паспортистки я заполняла анкету, родители моих учеников тоже знают мой адрес.
Не так уж тихо я жила. Не так уж незаметно.
— Дайте ребенка Анне Алексеевне, девочку нужно осмотреть, — начала командовать главная, но я почти пришла в себя, и перебила.
— По какому праву вы пришли в мой дом? Вы кто вообще? Ребенка я своего никому не дам, осматривать не позволю, я ваших-то документов не видела! — возмутилась я и на этих незваных гостей, и на себя, что безропотно позволила ввести себя в подъезд, и сама им дверь открыла.
— Опека, — представилась моя собеседница, и показала удостоверение.