Моя княгиня

Романова Татьяна Геннадьевна

В душе Алексея царила черная пустота. Ему так хотелось, чтобы жена простила его ужасный проступок и хотя бы немного побеспокоилась за его жизнь и здоровье. Но за два месяца Катя не написала ему ни одного письма, не приехала, не справлялась о его самочувствии. Хотя не могла не знать, что муж тяжело ранен. Когда он еще не мог вставать, из Белец привезли его вещи, при них не было даже записки от нее. У князя было такое ощущение, что для любимой он умер. Но, судя себя по совести, он должен был признать, что он это заслужил. Лежа без сна, Алексей прокручивал в памяти дикие картины той ночи, видел ужас в глазах жены, слышал ее крик. А потом он начинал вспоминать моменты счастья с ней: вот Катя поднимает на него глаза в вечер его приезда, вот она стоит рядом

с ним в церкви, вот она целует его в новогодний вечер и отвечает на его горячие ласки. Но счастливые воспоминания выносить было еще тяжелее, чем ужасные. Нет, ничего уже нельзя было исправить, она совершенно спокойным голосом, в котором слышался металл, сказала ему, что никогда больше не желает его видеть. Все было кончено, он не мог изгладить из ее памяти своего омерзительного поступка, и не мог просить ее вернуться.

Два месяца беспрерывных терзаний привели молодого человека к мысли, что он заслужил свою муку, а Кате он должен дать свободу. Сегодня князь наконец сделал это. На столе лежало письмо, где он прощался со своей любовью и надеждой на счастье. Он подошел к столу и еще раз перечитал написанное:

«Дорогая Екатерина Павловна!

Этим письмом я возвращаю вам ваше имение Бельцы, вы можете распоряжаться им по своему усмотрению. Документы на него, а также завещание вашего батюшки лежат в кабинете вместе с известным вам дневником. Оставляю вас совершенно свободной от обязательств по отношению ко мне, но если вам понадобится помощь или средства, вы всегда можете располагать мной и всем мои состоянием. Посылаю вам деньги на те хозяйственные траты, что мы планировали с вами зимой.

Ваш Алексей Черкасский».

Ему хотелось написать ей: «Я люблю тебя. Прости меня», но он не решался даже думать об этом после того, что он с ней сотворил. Молодой человек достал из шкафа большой резной кедровый ларец, положил в него аккуратно упакованные золотые монеты, поместилось ровно сорок тысяч золотом. Он повернул ключ в замке ларца и приготовился запечатать его в конверт вместе с письмом, но передумал. Он взял со стола нож для разрезания бумаг, снова открыл крышку и нацарапал в уголке с ее внутренней стороны: «Я люблю тебя». Теперь он окончательно закрыл ларец, и запечатал ключ вместе с письмом. Алексей вызвал своего верного Сашку и велел отвезти ларец и письмо в Бельцы и отдать лично в руки княгине, сказав, что в ларце - сорок тысяч.

Сашка вернулся поздно ночью, Алексей вышел его встречать.

–  Ты видел княгиню, как она?
– обеспокоенно спросил он.

–  Видел. Такая же, как всегда, только совсем бледная, - доложил Сашка.

–  Мне она что-нибудь передавала?

–  Нет, барин, - виновато ответил слуга, - прочитала письмо, вздохнула очень горько, и велела мне ехать обратно.

–  А ларец она не открывала?
– Алексей как за соломинку ухватился за надежду, что Катя прочитает надпись на крышке и все поймет.

–  Нет, барин, как она приказала мне ларец на стол поставить, так он там и стоял.

Алексей, в отчаянии, повернулся и пошел в дом.

Весь следующий день после получения письма от мужа Катя не выходила из своей спальни, горе и разочарование ее были так велики, что она не могла заставить себя собраться, говорить с людьми, вести дела. Теперь, когда она так хотела разделить с мужем радость от ожидания малыша, он отказался от нее. Все было кончено, хотя молодая женщина понимала теперь, что для Алексея, ничего и не начиналось: он женился по принуждению, а остальное она выдумала сама.

Катя подошла к окну спальни, мартовские сумерки, сгущавшиеся за стеклом, с их назойливой капелью и первыми лужами, усиливали ее тоску, ей казалось, что тающий снег уносит ее жизнь и надежды на счастье, подаренные ей щедрой зимой. Вздохнув, она задернула шторы и легла на постель. Тишина и гудение голландской печи убаюкали молодую княгиню, она задремала. Ей снилась матушка, она все в том же голубом платье ждала дочку в цветущем саду. Она улыбнулась Кате и ласково сказала:

–  Девочка моя, не нужно грустить и плакать, ведь ты дала нам такое счастье, ты носишь нашего наследника, мы с твоим отцом очень рады, что родится мальчик и будет носить наш титул. Он будет граф Бельский. А имя дай ему в честь своего отца, пусть он будет Павел. Мы будем вас оберегать, но и ты должна нам помочь. Ты сама должна бороться за своего сына, оберегать его и сейчас, и когда он родится.
– Графиня протянула дочери маленький золотой крестик на тонкой цепочке.
– Надень этот крестик на малыша, когда он родится, этим крестиком твоего отца благословил его дед.

–  Матушка, - заплакала Катя, - как мне жить без Алексея, мое сердце разбито.

–  Ты теперь должна жить для сына, - строго сказала графиня, - у него, кроме тебя, на земле никого нет. Ты теперь мать. Но ты должна уехать из этого дома, здесь - зло. Уезжай за море и ничего не бойся, мы с тобой.

–  Да, матушка, я обещаю, - поклялась дочь.

После слов матери, пред глазами Кати возникло прелестное личико годовалого малыша с огромными светлыми глазами и черными кудрями. Щемящая нежность затопила ее душу.

–  Пришла весна, с ней пришла новая жизнь, - ласково заметила графиня.

Катя проснулась, по ее лицу текли слезы. Она поднялась с постели и подошла к комоду, где хранились драгоценности ее матери, открыла маленькую серебряную шкатулку, обитую внутри алым бархатом, в ней были собраны те украшения, что матушка носила девочкой, и потом одевали они с сестрой. Катя начала перебирать маленькие колечки и сережки, пока не нашла то, что искала, маленький детский крестик на тонкой золотой цепочке. Она перевернула его, на обратной стороне крестика под наполовину стертой надписью «Спаси и сохрани» в его основании была выгравирована теперь почти незаметная надпись «Павел».

Катя позвала Поленьку. Когда горничная прибежала, она увидела хозяйку, упаковывающую драгоценности из футляров в дорожную шкатулку.

–  Поленька, мы уезжаем, скажи мадам Леже, что на рассвете мы отправляемся в Москву, к тетушке Паниной, вдове маминого брата. Пусть приготовят дорожную карету и провизию для нас до Москвы. Объясни, что мы будем ночевать в гостиницах, но есть будем домашнюю еду. Потом возвращайся, поможешь мне собраться.

Пока Поленька выполняла приказание, Катя упаковала все драгоценности матери, потом достала из потайного отделения бюро брачный договор и свидетельство о венчании, теперь это были документы, подтверждающие права ее еще не родившегося ребенка. Около документов лежал бархатный мешочек с крестом, свадебным подарком Алексея. Поколебавшись немного, но, решив, что это тоже теперь принадлежит ее малышу, она положила мешочек в шкатулку к остальным драгоценностям. Добавив к документам свои метрику, свидетельство о крещении и завещание матушки, она поняла, что не хватает только завещания отца и документов на имение. Катя вспомнила, в письме мужа было указано, что документы лежат в потайном отделении бюро в кабинете. Она побежала и вниз.

Кабинет освещал только огонь камина. Катя зажгла свечи в канделябре, стоящем на столе, и подошла к бюро. Она начала ощупывать грозди винограда на правой стенке, на третьей по счету ее пальцы попали в углубления, сделанные под листьями, и она повернула гроздь по часовой стрелке. Раздался щелчок, и ящики вместе с задней панелью выдвинулись вперед. Вспомнив, как делал муж, Катя вынула ящики, потом панель и достала из открывшейся ниши дневник отца и бумаги. Она разложила все на столе. Письмо французского адвоката к отцу она вложила в дневник, в другую стопку сложила завещание отца и документ, подтверждающий право Алексея на Бельцы. На столе лежал еще один конверт, где по-французски было написано имя Алексея. Катя сразу же узнала почерк. В спальне у нее лежало еще два таких конверта. Развернув письмо, она прочитала его. Отвращение и брезгливость, испытанные ею, теперь были обращены не только к врагу, написавшему письмо, но и к Алексею, поверившему в эту мерзость и так ужасно расплатившемуся с ней за несуществующую вину.