Моя коллекция
Шрифт:
— Можно, я тут присяду, порисую с вашей веранды?
— А пожалуйста, валяй, рисуй. С нашим удовольствием.
Вот в таких царских условиях, сидя на веранде при мягком солнышке, я сделал часа за два большой лист с видом на новостройки, Бородинский мост и Яузу. Получилось хорошо. Я, очень довольный, поблагодарил хозяина, лист сунул в папку и пошел.
Вышел по гребню высокого берега по направлению к мосту, отошел с километр и ахнул: ну до чего же красиво! Чистый Пиранези! Вытащил новый лист, хотел начать, а внутренний голос мне подсказывает:
Но красиво вокруг — глаз не оторвешь! Я оглянулся несколько раз кругом — никого. Вынул тушь, вынул перо и, не касаясь бумаги, несколько раз провел ручкой в воздухе. Оглянулся еще раз — никого! Тогда я вздохнул с облегчением и начал рисовать. Сделал два-три штриха — по бокам два архангела.
— Гражданин, пройдемте!
— Я художник, у меня мандат…
— Пройдемте!
Пошли. Приводят меня в милицию.
— Вот — рисовал.
Молоденький начальничек там в форме, наверное, умывался — нос, щеки вытирает, уши прочищает.
— Ну что же, будем составлять протокол.
— Да я художник! Работаю по заказу МОСХа! Строительные объекты Москвы.
— А кто у вас в МОСХе начальник?
— Председатель МОСХа Александр Герасимов.
— Вот пускай ваш Герасимов напишет нам обоснования ваших действий, а наше начальство на этом заявлении и согласно нашему протоколу наложит резолюцию. Вы не беспокойтесь, все будет в порядке.
Ну, что делать? Написал он протокол, берет мои листы, сгибает их вдвое, разглаживает ладошкой, потом вчетверо — и скрепкой к протоколу.
— Что же вы делаете?
— Как что? Должен же я вещественное доказательство приложить к протоколу!
— Это произведение искусства! Вы же все испортили! Вы будете отвечать за это!
— Гражданин, вы не волнуйтесь. Раз вы так разволновались, то пожалуйста.
Взял рисунок, развернул, вынул толстую папку документов из ящика стола, запихнул мой лист. Края не влезли, так он их загнул к центру, а сверху плюхнул свою пачку документов.
— А теперь идите к своему Герасимову, пусть он вам даст соответствующую бумагу, придете к нам и, если начальство разрешит, получите свое произведение. Не волнуйтесь.
Я на всех парах в МОСХ. Прибегаю к Герасимову — так мол и так. У самого сердце прыгает.
Он говорит:
— Что ты волнуешься? Иди вниз к машинистке, пусть напечатает с твоих слов то, что нужно, а я подпишу, и конец делу. А ты вон сам не свой. Пришел живой, здоровый. Парторг — так тот вообще не вернулся…
Я к машинистке. Растолкал очередь сгоряча, напечатала она мне, я единым духом назад, к Герасимову.
— Ну вот, — говорит Герасимов, — а ты волновался. Сейчас я твое заявление возьму, положу под стекло на видное место, на первом же заседании правления обсудим, примем решение, я подпишу, и делу конец.
Так с тех пор сорок пять лет я жду, когда мне это заявление подпишут.
Да, если бы собрать все рисунки и этюды, которые у меня забирала милиция
Ухо Готвальда
В марте пятьдесят третьего года меня разбудил телефонный звонок. Я включила настольную лампу, скользнула глазом по часам — полтретьего — и взяла трубку.
— Кондрашова Мария Сергеевна? — мужской энергичный голос.
— Да, Кондрашова. Какого черта вы…
— С вами говорят из управления охраны Кремля. Нам сообщили, что вы хорошо снимаете маски с покойников. Вы подтверждаете это?
Еще не разобрав, что к чему, спросонья я подумала: бред какой-то! Охрана Кремля, маска, ночь… Розыгрыш? Кто-то из друзей треплется так неуклюже? Однако голос был мне незнаком. Что-то в интонациях заставило меня окончательно проснуться.
Я подтвердила: да, есть опыт.
— Через двадцать минут за вами придет машина. Возьмите все, что нужно для работы, и будьте готовы.
Раздались гудки. Первая мысль — за что? Может быть, за анекдот? Или на собрании что-нибудь не то брякнула?.. Нет, не то… Может быть, летом в Крыму, тогда хорошо поддали, трепались много… Нет… И потом, маска… Вроде бы так, заранее, не предупреждают.
Я оделась, приготовила гипс, инструменты собрала в сумку и села в прихожей.
Ровно через двадцать минут раздался звонок. Вошел высокий майор, вежливо представился, спросил, все ли у меня в порядке, все ли готово для работы. Внизу ждала машина, в которой оказалось еще два молчаливых спутника. Меня усадили между ними на заднем сидении, мой провожатый уселся рядом с водителем, машина тронулась, и мы помчались по ночной Москве.
В воротах Кремля нас остановила охрана, проверила документы. Мы въехали в Кремль, долго крутили и наконец остановились у какого-то темного двухэтажного здания. Там была вторая проверка, после чего мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по тускло освещенному коридору и оттуда спустились в подвальное помещение. Уже трижды перед нами с лязгом и грохотом открывались и закрывались стальные двери, и наконец мы оказались в мрачном и очень холодном каземате — морге Кремля. Посреди зала на темном постаменте лежал покойник под белой простыней.
Только здесь мой майор открыл рот и произнес:
— Вам нужно снять маску с лица Президента Чехословакии товарища Готвальда, который умер, простудившись на похоронах товарища Сталина.
Мне сразу полегчало. Значит, все действительно так, как говорили. Надо снять маску и тогда меня, может быть, сразу и отпустят.
В морге была ужасная холодина. Не снимая пальто, я приготовила воду, гипс и стала смазывать вазелином лицо. При первом же прикосновении обнаружила, что покойник был заморожен, может быть, даже несколько дней назад.