Моя любимая жена
Шрифт:
— Твой старик выкарабкается, Бекки, — тихо сказал Билл. — Обязательно выкарабкается.
— Спасибо, Билл.
Она пыталась взять себя в руки. Билла захлестывала любовь к жене. Он понимал, каково ей сейчас.
— Пойду взгляну, как там Холли. Что-то она ворочается.
Теперь и он слышал хныканье дочери, доносящееся из детского монитора.
— Успокой ее. Я люблю тебя, Бекки.
— И я люблю тебя, Билл.
Они редко говорили друг другу о любви. Их любовь была подарком судьбы, и у обоих хватало мудрости не обесценивать этот подарок.
Билл положил
Из второго окна большой спальни просматривались окна ее квартиры. У Цзинь-Цзинь все еще горел свет.
Билл решил, что завтра он купит ей несколько сборников кроссвордов. Цзинь-Цзинь очень нравилось их разгадывать. Возможно, тогда ее не будет так угнетать молчащий телефон.
Шейн не мог уснуть. Едва только он начинал соскальзывать в сон, волна острой боли безжалостно выталкивала его оттуда.
Шейн осторожно повернулся. Он нашел положение, где боль, гнездившаяся глубоко в паху, сделалась тупой и терпимой. Австралиец замер, боясь своими шевелениями разбудить жену. Но Росалита все равно проснулась. Шейн слышал ее усталое дыхание. Потом Росалита выбралась из постели, накинула тонкий халат и пошла в гостиную. Дверь за собой она не прикрыла, и темнота спальни отступила под напором яркого света.
Так продолжалось с того злосчастного обеда, когда Шейн вступился за избиваемого Билла. Почему-то Росалита называла его «твой дружок-неудачник, которого бросила красивая жена». Сколько раз Шейн ни пытался ей объяснить, филиппинка лишь скалила белые зубы.
Иногда боль пропадала, но ненадолго. Сон превратился в дрему урывками. Шейн перевернулся на спину и почти сполз с подушки, тихо бормоча проклятия. Никогда еще ему не было так страшно.
С ним творилось неладное. Что-то очень неладное.
Когда Шейн появился в гостиной, Росалита сидела к нему спиной и стучала по клавишам компьютера. Шейн зарылся лицом в ее черные волосы и обнял жену за плечи. За окном по-прежнему было темно.
— Пойдем спать, — сказал Шейн. Его голос звучал раздраженнее, чем обычно, — сказывались боль и мучения со сном. — Пошли, Росалита. Утром поиграешь.
Смуглые ручки певицы летали над клавиатурой.
— Сна нет. Любовью не занимаемся. Хоть порядок в письмах наведу, — беззаботно ответила она.
Шейн глянул через ее плечо на дисплей компьютера и заморгал, не веря тому, что прочитал. «Дорогой мой, как я скучаю по твоим глазам, губам и по твоему большому толстенькому петушку».
Шейн отскочил так, будто от Росалиты било током.
— Что это за хрень? — грубо спросил австралиец.
— Ну чего ты так волнуешься? — без тени смущения отозвалась филиппинка. — Старое письмо. Писала когда-то одному другу. Я же тебе говорила, что навожу порядок в письмах. Сейчас и это удалю.
Шейн опять взглянул на дисплей, но сообщение исчезло. Жена повернулась к нему. Карие глаза Росалиты невинно смотрели на мужа. Он поморщился от новой волны боли.
— Почему
— Кто это был? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шейн. — Кто? Я хочу знать.
Росалита лишь холодно улыбнулась, и Шейн невольно попятился назад. Если бы раньше кто-то сказал ему, что эта исполнительница сентиментальных любовных песенок умеет быть жесткой и свирепой, он бы ни за что не поверил.
— Рози, ну пожалуйста, скажи. Я хочу знать, — почти канючил Шейн.
— Нет, — тихо ответила Росалита. — Не надо лезть в мое прошлое. Я же не лезу в твое.
Она выключила компьютер и спрыгнула с кресла — грациозная смуглая кошечка, способная не только ласково мурлыкать, но и выцарапать глаза. Шейн молча поплелся за ней в спальню. Росалита скинула халат. Шейн затаил дыхание, любуясь ее обнаженным телом. Она легла, повернувшись к нему спиной.
Он и сейчас желал ее. По крайней мере, теоретически, на уровне мыслей. Но после того, как эти английские козлы отделали его и начались боли, тело утратило сексуальные желания. Шейна это удручало. Ему казалось, что он будет трахаться с Росалитой до конца своих дней. И вот на тебе!
Наверное, все дело в боли и беспокойстве, охватившем его. Пройдет боль, исчезнут тревоги, и прежние желания вернутся.
Шейн лежал в темноте, стараясь не шевелиться и тоскуя о телесной близости с Росалитой. Феерический праздник оборвался, едва подарив ему водопад красок. Шейн тосковал по тому, чего у них с Росалитой не было, но что он наблюдал в отношениях Билла и Бекки. Он не знал, как назвать такое состояние, смахивающее на дружбу между супругами.
Утром за ним заехал Билл.
Их ждал поздний деловой завтрак с представителем английской медицинской компании. Росалита спала. Шейн очень надеялся, что она не проснется. Ему не хотелось показывать Биллу изнанку их супружеской жизни.
— На китайском рынке ожидается взлет нового направления, — сказал Билл, глядя, как Шейн с трудом надевает ботинки. — Частное здравоохранение. Скоро местные нувориши начнут трястись над своим здоровьем.
— Еще один способ выкачивания денег, — согласился Шейн.
В шанхайских деловых кругах очень любили обсуждать грядущий взлет того или иного сектора национального рынка. Швейцарцы изучали возможности создания в Шанхае высококлассной частной клиники — нечто вроде Международного семейного госпиталя, но ориентированной исключительно на обслуживание китайских пациентов.
— Китайцы — нация ипохондриков, — сказал Шейн. — Они любой зуд в заду принимают за рак прямой кишки.
Морщась от боли, он завязывал шнурки ботинок.
— Ты как себя чувствуешь? — спросил Билл.
— Нормально, дружище, — ответил Шейн. Он отер потный лоб и снова сел, чтобы перевести дыхание. Потом извлек из своего ноутбука диск. — Будь добр, положи эту штуку в сейф.
Билл взял диск, на котором крупными буквами было написано: «СУНЬ».
— Сейф за Моной Лизой, — подсказал Шейн.