Моя плоть сладка (сборник)
Шрифт:
— Нет, ерунда, все в порядке. Скажите, а как девушка? С ней все будет в порядке, доктор?
— Через несколько дней она забудет об этом происшествии,— сказал доктор.
— Благодарю вас.
Доктор вежливо поклонился и вышел из отеля. Он с трудом проталкивался сквозь толпу к своему автомобилю. Когда он развернул машину, изо всей силы нажимая на сигнал, он чуть не наехал на мальчика, который перелез через перила террасы и помчался через дорогу к дверям в кухню.
Мальчик, работавший на кухне, не слышал сигнала машины. Он ни на что не обращал внимания. Он один из всей толпы искателей бриллиантов сохранил свою добычу. Он поспешил в кухню, держась подальше от шефа Рафаэля. Официанты и кухонные рабочие медленно и неохотно возвращались к своей работе.
Мальчику едва исполнилось четырнадцать лет. Жил он на другой стороне острова в бедной семье, в которой насчитывалось десять детей. У его отца никогда не было своей земли, и мальчик никогда не держал в руках банкноту в сто песет. А теперь радостно сбегал он по ступенькам в подвал. На нижней ступеньке он остановился и ощупал карман брюк. «Он» был там. Мальчик ласково погладил шероховатую поверхность маленького камешка. Где бы его спрятать?
Он посмотрел на мешок с луком, валявшийся на полу. В подвале, освещенном одной-единственной лампочкой, царил полумрак. Вдруг раздался голос:
— Что тебе нужно, мальчик?
Это полицейский. Он сидел в углу на мешке, низко надвинув на глаза лакированную шляпу и попыхивая сигаретой. В руках он держал револьвер.
Напротив полицейского сидел другой человек. Огромный мужчина, иностранец. Все лицо его было порезано и кровоточило. Рубашка и пиджак разорваны в клочья. Руки связаны за спиной веревкой. Ноги тоже были связаны, Он напомнил мальчику тушу животного, которую собираются отправить на рынок.
— Что ты хочешь? — опять спросил полицейский.
— Кто он?
— Немец,— ответил полицейский.— Хочешь, я развяжу его? Он очень любит душить людей.
Но мальчик его не слушал. Как в кошмарном сне он видел третьего, находившегося в подвале. Он лежал на столе, прикрытый серым одеялом, из которого высовывались его ноги и лицо.
Фактически лица никакого не было. Зрелище было ужасное. Более ужасное, чем зрелище боя быков. Мальчик почувствовал тошноту.
Исковерканное лицо человека, которого звали Морисом Ле Планом, было повернуто к лестнице. Один уцелевший глаз, казалось, смотрел прямо на мальчика с его тайной.
— Что с ним случилось? — спросил он тихо,
— Это все из-за бриллиантов,— сказал полицейский.— Ну, бери что тебе надо и убирайся отсюда. Это тебе не кино.
Мальчик ничего не ответил. Он побежал наверх, в кухню, оттуда на террасу и по ступенькам вниз к дюнам.
Запечатлевшееся в его глазах искалеченное лицо было для него дурным предзнаменованием, от которого можно избавиться только при ярком солнечном свете.
Мальчик вынул камень из кармана. Он походил на каплю ключевой воды. Во внезапном порыве мальчик высоко подбросил этот камешек. Высоко и далеко. Поднявшись к голубым небесам, тот упал невидимым в яркий желтый песок.
— Эй, Фернандо, иди работать! Собирай-ка грязную посуду со столиков,— раздался голос.
Мальчик повернулся, и на его лице расплылась улыбка удовольствия. Приподняв руками свой длинный фартук, он начал подниматься по ступенькам, чтобы выполнить приказания официанта.
Дэй Кин
Моя плоть сладка
Глава 1
Мехико душил горячими волнами ужасающей жары, воздух словно пронзали огненные иглы. Приближался дождь. Таково было время года. После дождя город обычно возвращался к жизни.
В это время дня, перед сиестой, на улицах редко встречались пешеходы. На авениде Хуарес стихли крики нищих. Владельцы маленьких лавочек топтались на порогах своих заведений, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет закрыть ставни. Даже индейцы уже спали, распростершись на траве лужаек или на скамейках, в большом количестве окружающих Аламеиду.
Коннорс прибавил шагу, чтобы поскорее миновать перекресток. Неподалеку, на почте, его, весьма вероятно, уже ожидал чек на шестьдесят пять долларов — плата за фельетон, который он написал для «Ивнинг пост». У него еще было время дойти до национальной ссудной кассы, пока она не закрылась.
Быстро шагая, Коннорс повторял про себя: «На этот раз выйдет. При всех обстоятельствах я уеду отсюда, и не позже чем сегодня».
Это был крупный широкоплечий мужчина не старше тридцати лет. На его единственном белом костюме проступили пятна пота. Завтрак давил на желудок.
Ему внезапно осточертел этот край. Захотелось увидеть Бродвей, подышать его воздухом, съесть хороший сандвич с ветчиной. Если ему удастся вернуться в Нью-Йорк, он никогда не уедет далее Сорок второй улицы. Пишущая машинка и часы должны были оплатить его дорогу.
Он обходил Музей изящных искусств, когда услышал скрежет от столкновения двух машин. Не успел он достичь угла улицы, как на месте происшествия, рядом с театром «Националь», уже собралась толпа-, состоящая из бродяг, охотников за часами, розничных торговцев, продавцов лотерейных билетов. Они окружили обе машины, одной из которых был серый «форд» тысяча девятьсот пятидесятого года выпуска, приписанный к штату Иллинойс, другой — армейский «кадиллак» с солдатом за рулем. Позади него восседал генерал с надутым лицом и расстегнутым воротом форменного кителя. Ковыряя в зубах, он с видом знатока разглядывал маленькую брюнетку, выскочившую из своей машины.
Коннорс решил, что спектакль стоит того, чтобы его посмотреть. «Туристка — прекрасная, как любовь! Опьяняющий глоток свежего воздуха»,— подумал он. На голых ногах девушки были надеты соломенные индейские сандалеты, а белые брюки из легкой материи не скрывали их стройности. Глубокий вырез пестрого болеро позволял видеть ее бронзовую кожу. В настоящий момент брюнеткой овладела такая ярость, что она готова была, вероятно, вырыть прах святой Анны или начать войну с Мексикой.
Коннорс, поработав локтями, протиснулся поближе, чтобы лучше все видеть. Элеана предпринимала отчаянные усилия, чтобы успокоиться. В конце концов, дорожные происшествия — вещь обычная, и если уступить своему первому желанию и ударить ногой по радиатору машины виновного — это ни к чему не приведет. Подошедшие полицейские оглушили ее цветистым испорченным испанским языком, хотя на рукавах обоих красовалась американская эмблема, что должно было означать, что они говорят по-английски.