Моя практика
Шрифт:
Алиса подбежала к отцу и посмотрела на мага, который собирал травы со стола.
– Все в порядке? – спросила она сразу у обоих, надеясь услышать ответ хоть от кого-нибудь.
– Алиса, - прохрипел Григор. – Сядь, пожалуйста. Я должен тебе кое-что рассказать. И знаю, что если не расскажу сейчас, то вряд ли осмелюсь сказать позже.
Маг тактично оставил их вдвоем.
* * *
Серебряный резной перстень с синим камнем, как и сказал призрак, стал моей наградой за помощь - я соединил два рода в один. Не мне судить фермера, я всего лишь проводник, но каждый человек – ветвь огромного дерева, у которого есть корни и листва, и надо помнить об этом,
Сейчас кольцо, как напоминание об этой простой истине, лежит передо мной и даже не просите, чтобы я рассказал о том, как доставал его. Хотите застать меня врасплох? Спросите при встрече.
Глаза совести
– До сих пор я не могу забыть ее отрешенные черные глаза. При ярком свете они становились карими, но чернота в ее голове, смутное представление о том, что происходит за стенами психиатрической больницы и вообще за пределами ее сознания, не давали свету пробраться наружу. Карие глаза тонули во мраке, увлекая меня за собой. Я медленно умирал, духовно, не физически, но каждый день жертвуя любви кусок собственного тела, надеялся, что что-то изменится.
Так начал свой рассказ Артур, стараясь не смотреть мне в глаза. Он избегал моего взгляда на протяжении всей истории, и я понимал, что ему стыдно даже перед незнакомцем.
Он работал в психиатрической лечебнице уже много лет и не думал, что с ним может когда-то произойти настолько киношная история. Он влюбился в пациентку. Все врачебные понятия и тактика отошли на второй план, а разум отказывал, как только перед Артуром возникала миниатюрная фигурка Карины. Она считалась одной из самых опасных пациенток в больнице. Как ни странно, мнение зародилось только исходя из ее отрешенного поведения и жутких черно-красных рисунков, которые она исправно предъявляла каждый день. Она ни с кем не говорила, ни с кем не шла на контакт. Другие больные также сторонились ее, но и она к ним не лезла. Создавалось впечатление, будто Кара (почему-то все врачи называли ее так) живет в своем мире, а все люди вокруг и все, что происходит, только ей кажется. Она воспринимала мир, как фон за пределами прозрачного изолированного шара, в котором она жила.
Кара рисовала только пастелью – черным и красным мелками, которые быстро сходили на нет в ее пальцах. Она чертила линии размашисто и настойчиво, будто боялась не успеть зарисовать то, что видит где-то в глубине сознания. Для обычных людей эти картинки напоминали только ассоциативные картины Роршаха, абстракции, в которых можно было угадывать различные образы, но было в них что-то отталкивающее. От использованных цветов до тех образов, которые большинство замечало в рисунках душевнобольной. Кровь, страдания, гримасы, искаженные ужасом, нож, застывший в чьей-то руке, напоминали раскадровку фильма ужасов в стиле нуар. Больная фантазия Кары была безгранична, и ей позавидовал бы даже именитый режиссер, увидев хоть пару рисунков.
Артур впервые увидел ее в своем кабинете. Карина не смотрела на него. Она вообще ни на кого не смотрела и больше напоминала аутистку, хотя отнюдь такой не была. Сначала ему казалось, что это нарочитое избегание чужих взглядов, но постепенно понял, что ей попросту никто не нужен. Он пытался достучаться до нее несколько месяцев, но потерял надежду.
Когда встречи с ней почти прекратились, и Артур решил уделять внимание другим пациентам, он стал замечать, что образ Карины постоянно всплывает в голове.
– С каждым днем я думал о ней все больше. Вспоминал жесты, повороты головы, руки и пальцы, вечно черные от пастели. Она не была красива, нет, хотя думаю, немного косметики преобразили бы ее, но нездоровый серый цвет лица, безразличный взгляд на большинство действовали отталкивающе. Я до сих пор не понимаю, чем она привлекла меня, ведь за все время я так и не услышал от нее ни одного слова. Я даже сомневался пару раз, не глухонемая ли она, но нет. Она просто не хотела ни с кем общаться, не хотела нарушать границу личного мира, не хотела пускать кого-то к себе. Может, она боялась затянуть других в тот мрак, который рисовала, может, наоборот, боялась, что затянут ее.
– Как все началось?
– Да я и сам не понял, как. Я вышел как-то поздно вечером из кабинета и начал слоняться по коридорам. Персонала уже не было, я был один наедине со своими мыслями, не помню, о чем тогда думал, но не заметил, как следуя по дорожке из наклеенных на стены черно-красных картин (наверное, это она расклеила), оказался прямо у палаты Кары. Я долго стоял у ее двери, рассматривал местами отлупившуюся белую краску, боялся выдать свое присутствие, но каким-то шестым чувством ощущал, что Карина знает, что я там. Наконец я медленно отворил дверь. Кара сидела в углу. В палате было темно, но впервые я увидел, как ее темно-коричневые глаза горят в темноте.
Свет Луны падал на пол между нами из небольшого прямоугольного окошка почти у самого потолка. Мне оставалось только пройти это светлое пятно и оказаться рядом с Карой. Мне казалось, что если я сейчас встану в этот лунный свет, меня просветит, как рентгеном, и она поймет, почему я пришел именно к ней. Хотя тогда я сам не до конца понимал это.
Она никак не реагировала на мое присутствие, даже не пошевелилась, только смотрела на меня пристально. Кара сидела на полу, облокотившись о холодную стену, ладони, лежащие одна на другой, она опустила на голую левую лодыжку поджатой к себе ноги, правая нога, также небрежно согнутая в колене, немного по-детски, непринужденно, но скромно смотрела на меня.
Я закрыл дверь и подошел к Каре. Присел на корточки и посмотрел ей в глаза. Она как-то снисходительно медленно моргнула, и я осторожно наклонился, чтобы ее поцеловать, расценив ее реакцию, как разрешение. Я знал, что она не закрыла глаза во время поцелуя, а продолжала смотреть на меня.
Боже мой! Как это было прекрасно! Я не знаю, сколько чувств во мне тогда боролось. Я казался себе монстром, ужасным чудовищем, которое воспользовалось ситуацией, властью, силой и беззащитностью пациента, но с другой стороны, я испытывал огромное желание быть с ней. В тот самый момент, стать частью ее мира, мне хотелось, чтобы она пустила меня к себе в тот стеклянный непроницаемый шар, в котором она жила. Я обнял ее, но она напоминала мне тряпичную куклу, которая никогда не ответит взаимностью. Я действовал очень тихо. Гладил ее по спине, целовал шею, пытался вызвать хоть какую-то реакцию. Потом я уложил ее на пол. Я не знаю, почему не поднял Кару на кровать, но мне просто хотелось ее, и было не важно, где это сделать. Наверное, со стороны это все напоминало какую-то бесполезную возню живого человека с манекеном. Вероятно, тогда я тоже выглядел, как душевнобольной. Я овладел ей прямо на полу, а она больше на меня не смотрела, глядела перед собой стеклянными глазами, ожидая, когда я закончу и оставлю ее в покое.
Наконец я отстранился от нее, привел себя в порядок. Потом поправил ее больничную рубаху, как на кукле, поднял с пола и положил на скрипучую кровать. Она все также смотрела в потолок, и я, не в силах больше выносить чувство накатившей вины, вышел из палаты. Вернувшись в кабинет с горящей настольной лампой, я увидел, что мой халат покрыт черными отпечатками пастели. Кара все же прикасалась ко мне. Она пометила меня, впустила в свой недоступный мир. И тогда я расплакался.
* * *