Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
– Хорошо устроилась телихенция! Вы срете, а мы за вами убираем!
Сестра остановилась, обернулась и веско поправила:
– Вы ошибаетесь, милочка. Интеллигенция не «срет», интеллигенция «какает». «Срете» вы, и не только попой, но и ртом!
Уборщица ничего не ответила. Отвернулась и начала драить шваброй пол.
А здесь скучно. Новизна ощущений быстро притупилась, собеседники однообразны, меню однообразно, процедуры однообразны, только вечерние киносеансы вносят хоть какую-то свежесть. Приходил местный главный врач, интересовался, как нам здесь нравится. Сестра была с ним крайне любезна. Соседи за столом досаждают ужасно. Поначалу все было хорошо, но когда одни и те же темы для обсуждения пошли по третьему разу, я откровенно заскучала. Стараюсь побыстрее съесть свою порцию и уйти. Поистине il vaut mieux ^etre seul que mal accompagn'e [47] .
47
Одиночество лучше плохого общества (фр.).
Раскаиваюсь в том, что не понимала, как же хорошо
48
Положение обязывает (фр.).
49
У каждого свой грех (фр.).
50
Наедине, тет-а-тет (фр.).
Скука такая, что и написать нечего. Даже к воспоминаниям не располагает. «Сонное царство», – говорит сестра. Ей здесь тоже надоело, но пребывание в санатории явно пошло ей на пользу. В воскресенье после обеда мы уезжаем. Сегодня сестра давала по телефону инструкции Нюре. Говорила громко, так, что было слышно на весь санаторий: «Нюра, ты, конечно, дура, но голова у тебя соображает лучше, чем у министра!» Я так и не поняла, что это – порицание или комплимент?
Еще один человек полетел в космос. «Скоро туда будут ходить воздушные трамваи», – говорит сестра.
Nicolas советует подарить сестре что-нибудь из украшений. Бедный наивный Nicolas! Он составил себе превратное впечатление о моих возможностях. Nicolas ведет себя безупречно, никогда не позволяя мне вытаскивать кошелек, но явно считает меня богачкой. О, где мое богатство! В санатории, чтобы хоть немного развлечься, мы принялись прикидывать, каким могло бы быть состояние нашего отца в пересчете на нынешние деньги. За основу взяли курс английского фунта, который регулярно печатается в газетах, и начали подсчеты. Подсчеты были весьма приблизительными и крайне неточными, поскольку обе мы не были в курсе всех дел отца, особенно заграничных, и смутно помнили курс рубля к фунту последнего мирного года. Вроде бы был он один к десяти, то есть за фунт платили десять рублей. Усевшись на одной из дальних парковых скамеек (дело требовало уединения), мы начали умножать и складывать. Округляли в меньшую сторону, отбрасывали то, в чем не были уверены, явно учли не все, не подсчитали, насколько мог вырасти капитал за пятьдесят без малого лет, но все равно получили умопомрачительную сумму в 170 миллионов «новыми» деньгами. С учетом того, что местные курсы не отражают истинного положения дел (существует подпольный валютный рынок, на котором фунты, франки, марки и доллары стоят втрое дороже), умножили 170 на три, отбросили 10 миллионов (как же легко швыряться деньгами, существующими только в воображении), разделили оставшиеся 500 на троих (1 часть – Яше), вернули отброшенные было 10, чтобы итог получился ровным, и получили по 170 миллионов, но уже на каждого из нас. Потом долго смеялись над тем, что напрасно утруждались последними подсчетами, ведь если капитал умножается на три и нас трое, то итог ясен и без подсчетов. Сначала было забавно, даже весело, а потом стало очень грустно.
– Эх! – вздохнула сестра. – Мне бы вместо этого журавля – синичку. Тысяч двести на спокойную старость. Купила бы себе небольшой домик в Феодосии, и жили бы мы там с тобой…
Я знаю, почему именно в Феодосии, даже знаю, где именно купила бы сестра дом – в Коктебеле. 200 тысяч… Это так же недостижимо, как и 500 миллионов. Quand on n'a pas ce que l'on aime, il faut aimer ce que l'on a [51] – вот единственное наше утешение.
51
Если не можешь иметь то, что любишь, люби то, что имеешь (фр.).
Снилась Таганрогская водолечебница, которой, наверное, уже нет и в помине. Она почему-то находилась напротив Коммерческого училища, а прямо между ними стоял памятник императору Александру. Такое вот странное смешение, и никого из людей, ни единой души. Глупость, конечно, но я почему-то расстроилась. Nostalgie [52] .
Йорцайт [53] отца. Зажигали свечу, сидели, плакали, почти не разговаривали. Бывают моменты, когда слова не нужны. Так жаль, что нельзя в этот день посетить могилу отца. Судьба раскидала нас по свету, оторвала от дома, от родных могил. Разве не прекрасно, что мы с сестрой снова вместе? Я почему-то была уверена, что отец навестит меня во сне, но этого не случилось. Спрашивать, приходил ли он к сестре, я не стала. Она ничего не сказала, значит или не приходил, или не стоит говорить об этом. Кто проклял наш род? За что? Почему все мы такие несчастные? Мы живем вдали от дома, вдали от родных, вдали от могилы отца, живем там, где даже нельзя найти свечу, которая бы горела сутки. Если говорить начистоту, то дело не в расстояниях, не в доме и, конечно же, не в свече. Дело в том, что от нашей семьи почти ничего не осталось. Дерево с засохшими ветвями, иначе и не скажешь. Такое впечатление, будто все наше счастье досталось отцу и выпало на первую половину его жизни. На вторую и детям ничего не осталось. Отец был необыкновенно удачлив в делах. Да, он и умен был необыкновенно, но для того, чтобы шли дела, одного ума мало, нужно и мазал [54] иметь. У отца все спорилось, он наклонялся для того, чтобы поднять рубль, а поднимал червонец, вот как ему везло. Другим везло не во всем, например, торговля одним товаром приносила прибыль, а другим – убытки. У отца прибыль приносили все дела. Если бы не революция, то он бы стал magnat du p'etrole [55] . Если бы… В молодости это «если бы» смешит, а в старости больно ранит. А что не ранит?
52
Ностальгия (фр.).
53
Годовщина смерти у евреев.
54
Удача (иврит).
55
Нефтяной магнат (фр.).
Друг за другом скончались знаменитая певица Обухова и театральный режиссер Алексей Дмитриевич. Обоих сестра знала, но Алексея Дмитриевича гораздо ближе. Они когда-то работали вместе и были в хороших отношениях, несмотря на то что Алексей Дмитриевич поставил сестре «диагноз» – ненависть к режиссерам. «Уходят лучшие, – вздыхает сестра. – Исполины уходят. А кто остается? Лилипуты! Пигмеи!»
Сестра не хочет шумного многолюдного праздника. Несмотря на то что она оправилась от утраты, душевная боль еще не покинула ее. Знаю по себе, что боль долго не уходит. Она то утихает, то усиливается, но нужно много времени на то, чтобы боль сменилась печалью. Печаль – это уже не больно, а просто грустно. Сестра хочет ограничиться приглашением самых близких ей людей, но в то же время опасается, что многие нагрянут без приглашения и тихое празднество превратится в шумное. Такая опасность действительно есть, но я склонна подозревать, что если день рождения и впрямь получится тихим, то будет хуже. Сестра решит, что все о ней забыли и впадет в хандру. И так нехорошо, и так плохо. Сцилла и Харибда. От меня ничего не зависит, но все шишки достанутся мне.
Можно сказать, что день рождения прошел хорошо. Т. и Л.О. в своих поздравлениях слишком часто произнесли слово «возраст» и были немедленно наказаны. Сестра с неподражаемым ехидством (отцовская черта) поинтересовалась у каждой, не забыла ли она, что они на самом деле ровесницы. И Т. и Л.О. «скинули» себе лет по 10 или даже 12, когда в тридцатые годы получали паспорта. Оказывается, долгое время здесь обходились без паспортов, которые тоже считались пережитком прошлого. Должна отметить, что большинство этих «пережитков» постепенно возвращается, вот даже погоны и звания в армии ввели. Отец, когда узнал, что Борух Каплун стал «комбригом», просил объяснить ему, чему соответствует это звание, а мать ответила, что все «их» звания соответствуют одному и тому же апикойрес [56] . Я подарила сестре бусы из жемчуга, которые она несколько раз просила у меня напрокат, и шерстяную кофточку, которую мне помогла купить Ниночка. Кажется, угодила.
56
Безбожник (идиш).
– Как же я мечтала сыграть Аврору! – сказала сестра.
– Аврору? – удивилась я. – Какую?
– Ну не крейсер же! – ответила сестра. – Аврору Дюдеван, которая Жорж Санд! Почему никто не написал о ней пьесы? Пишут о ком попало, выдумывают истории, а такую трагедию обходят стороной! Во Франции все еще читают ее?
– Мало, – честно ответила я. – Французы предпочитают современную литературу классической.
– Рассказывала ты мне про эту современную литературу! – хмыкнула сестра. – Жорж Санд! Какие мужчины были в ее жизни! Альфред де Мюссе! Ференц Лист! Фредерик Шопен!
– Что, и Лист тоже? – Про этот роман мне ничего не было известно.
– Совсем недолго, – сестра махнула рукой, давая понять, что роман был мимолетным. – Почему никто не переложит в пьесу «Лукрецию Флориани»? Все ищут тему, драму, сюжет, а тут такой сюжет пропадает! Несправедливо! Такая женщина! Такие мужчины! Такая судьба! А наш Годунов собирается заказать Гренадеру перелицовку какой-то итальянской тягомотины!
Годунов, Гренадер, итальянская тягомотина… очередная интрига. Не хочу подробностей, поэтому пропускаю мимо ушей и перевожу разговор на Les beaux messieurs de Bois-Dor'e [57] .
57
«Прекрасные господа из Буа-Доре», роман Жорж Санд.