Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV

Гьямцхо? Нгагва?нг Ловза?нг Тэнцзи?н

Но это Кашаг отверг с порога. Он считал, что тибетская армия слишком мала, недостаточно обучена, слабо оснащена, чтобы сделать это, и, кроме того, она требовалась для поддержания порядка в Лхасе. Кроме всего прочего, Кашаг не мог гарантировать, что тибетская армия просто не перейдет на сторону партизан.

У меня не было никаких сомнений, что именно это и произошло бы. Было немыслимо посылать нашу тибетскую армию воевать против тибетцев, которые не совершили никакого иного преступления, кроме того, что принялись защищать Тибет. Таким образом, Кашаг вынужден был резко отклонить это важное китайское распоряжение.

У китайцев был чрезвычайно своеобразный способ смешивать обыденные требования

с чрезвычайно важными. Посреди всех этих отчаянных дел они вдруг стали настаивать, чтобы по отношению к кхампа всегда использовалось слово "реакционеры".

Это слово для коммунистов имело особое эмоциональное значение, но, конечно же, не для нас. Разумеется, все в правительстве и вне его начали использовать его как синоним слова "партизаны". Для коммунистов, без сомнений, это слово подразумевало обозначение высшего коварства. Но мы использовали его в целом с восхищением. Нам, как и кхампа, не казалось важным, как их называют братья-тибетцы, но впоследствии, когда я по наивности использовал это слово в письме, оно, действительно, вызвало недоумение у наших зарубежных друзей.

Китайцы демонстрировали то же самое отсутствие логики и сбалансированности и в более серьезных делах. Восстание разразилось в районе, который они контролировали сами в течение семи лет. Однако они с яростью обвиняли в нем наше правительство. Их жалобы и обвинения были бесконечны, день за днем: Кашаг не пытался подавить "реакционеров", он оставлял тибетские арсеналы без охраны, так что "реакционеры" могли воровать снаряжение и амуницию, следовательно, сотни китайцев будут терять свои жизни и мстить за кровь, и так далее. Как все завоеватели, они совершенно упускали из виду единственную причину восстания против них, которая состояла в том, что наш народ не хотел, чтобы они оставались в нашей стране, и готов был жертвовать жизни, чтобы от них избавиться.

Кроме того, в то время как китайцы обвиняли наше правительство, они все еще продолжали охотиться за какими-то несуществующими империалистами. К этому времени они уже должны были знать, что в Тибете нет и никогда не было "империалистических сил". Но сейчас они утверждали, что некие тибетцы в Индии присоединились к империалистам и именно они создают беспорядки в Тибете. Они назвали девять имен, включая моего предыдущего премьер-министра Лукхангву и моих братьев Тубтен Норбу и Гьело Тондупа, и потребовали лишить их тибетского гражданства.

Это указание не показалось ни мне, ни Кашагу заслуживающим возражения. Обвинение было глупостью, но эти девять человек вполне могли посчитать за честь, а не наказание быть выделенными таким образом. И наказание это, насколько я слышал, никогда не вызывало у них никаких неудобств.

Но в Лхасе мы приблизились к переломному моменту. Пропасть между китайцами и Кашагом уже начала расширяться. Китайцы вооружили свое гражданское население и укрепляли баррикады в городе. Они объявили, что по всей стране они будут защищать только своих сограждан и свои коммуникации, а все остальное было нашей ответственностью. Они стали собирать больше митингов в школах и других местах и говорить народу, что Кашаг пошел на соглашение с реакционерами и с его членами нужно поступать соответствующим образом. Не просто расстреливать, а иногда, они объясняли, нужно казнить медленно и публично. Генерал Тан Куан-сэнь, выступая на женском митинге в Лхасе, сказал, что "там, где есть гнилое мясо, собираются мухи, но, если вы избавитесь от мяса, мухи не будут вас беспокоить".

"Мухи", насколько я понимаю, были партизаны, а "гнилое мясо" - либо Кашаг, либо я сам. Однако, когда китайцы

заявляли, что Кашаг сотрудничает с партизанами кхампа, у меня не было сомнений, что кхампа полагали, что Кашаг более или менее сотрудничает с китайцами. Миссия, которую Кашаг послал лидерам кхампа, назад не вернулась. Пять ее членов присоединились к партизанам сами, и было бы очень трудно обвинять их. Пожелания, которые я передал с ними, произвели заминку в военных действиях, но они были высказаны слишком поздно. Большинство партизан не согласились возвращаться домой, потому что не верили обещаниям, что против них не будет предпринято никаких действий, и, кроме того, к этому времени большинство из них уже не имели домов, куда можно было вернуться.

Должен признаться, что я был близок к отчаянию. И тогда, то ли случайно, то ли умышленно, китайцы инициировали окончательный кризис.

Глава десятая

Кризис в Лхасе

Первого марта 1959 года я был в Чжокханге, главном храме Лхасы, на праздновании Монлама. Именно во время этого празднования я сдавал последние экзамены на докторскую степень по философии. Конечно, несмотря на все политические неурядицы, мое религиозное образование продолжалось. В этом все еще состоял мой самый большой интерес. Все мои личные устремления состояли в том, чтобы мирно продолжить религиозные занятия, если бы это было возможным. Экзамен в форме диспута перед обширной аудиторией монахов и лам, который я уже описывал, был для меня чрезвычайно важным событием, как и для всего Тибета, и в этот момент я был полностью занят религиозными вопросами.

В самый разгар всех церемоний и приготовлений к моему окончательному экзамену мне сообщили, что меня хотят видеть два китайских офицера. Их привели ко мне. Это были два младших офицера, посланных, как они сказали, генералом Тан Куан-сэном. Они хотели, чтобы я сообщил генералу дату, когда смогу посетить театральное представление, которое они решили поставить в китайском военном лагере. Я уже слышал об этом плане и пообещал приехать, но я действительно не мог в данный момент сконцентрироваться на чем-то еще и ответил офицерам,что назначу дату, как только закончится церемония, продолжающаяся в течение 10 дней. Они этим не были удовлетворены, и продолжали настаивать, чтобы я тут же назначил дату. Я повторил, что смогу назначить дату, только когда закончится церемония. В конце концов они согласились передать генералу этот ответ.

Этот визит был забавен, любопытен. Обычно, если генерал не приходил ко мне сам, послания от него доставлялись через кого-то из моих официальных лиц. Приглашения на общественные мероприятия обычно шли через донъер ченмо Пхалу, моего старшего церемониймейстера, или чикьяп кхенпо, главного настоятеля и моего представителя в Кашаге. Поэтому необычная процедура посылания младших офицеров для того, чтобы лично встретиться со мной, причем посылание их в храм, немедленно вызвала подозрения у всех, кто об этом слышал.

Помимо недовольства, которое это по понятным причинам вызвало у моих чиновников, все опять ощутили, что генерал вновь пытается принизить Далай Ламу в глазах его народа. При китайском режиме я болезненно ощущал, что даже не имел возможности отказаться от приглашения на публичное предприятие, если оно меня не устраивало, не вызвав неудовольствия китайцев, которое могло привести к неприятным последствиям.

Их назойливая настойчивость в таком случае всегда находила выход в каком-то другом направлении, и поэтому мы думали, что мудрее в интересах страны подвергнуться небольшим унижениям в тишине, чем рисковать дальнейшим ухудшением генеральной политики китайцев, направленной на подчинение меня и моего правительства.