Моя строптивая леди
Шрифт:
Девушка приблизилась и протянула руку ладонью вверх, проклиная себя за то, что не может подавить в ней дрожь. В первый раз рука не дрожала — просто потому, что тогда она не имела представления, как сильна будет боль. Трость резко опустилась, ладонь обожгло, словно расплавленным оловом. Честити прижала ее к груди, борясь со слезами.
— Надеюсь, этим положен конец дерзостям. Дочь не смеет подвергать сомнению отцовские суждения. А теперь говори, где Верити.
— Не знаю.
Это прозвучало так искренне, что граф было поверил, но он соображал лучше Форта и заподозрил подвох. Приподнял
— Тогда скажи, где и когда ты ее видела в последний раз.
— На Пасху в Уолгрейв-Тауэрс, — с запинкой произнесла Честити.
— Она лжет, — сказал граф сыну.
— Похоже. Ради всего святого, Честити, зачем ты это делаешь? Верити может пострадать, не говоря уже о младенце. Скажи, где она, и мы о ней позаботимся.
— Только если отец поклянется, что даст согласие на ее брак с Натаниелем! — отрезала девушка, отбросив всякое притворство.
— Глупости, — отмахнулся граф. — Пока не истечет срок траура, о новом браке не может быть и речи.
— Поклянись, что тогда это будет брак с Натаниелем и никем иным.
— Мне — клясться? — На щеках его проступила краска гнева. — Уж не хочешь ли ты мной командовать, наглая девчонка? Ты укажешь нам местонахождение Верити из послушания. Я устрою ее судьбу наилучшим образом…
— Как устроил, выдав за сэра Уильяма?
— Протяни руку!
Девушка повиновалась, закусив дрожащую губу. Удар пришелся по уже набухшему рубцу, и на этот раз не удалось удержаться от крика.
В комнате наступила тишина. Честити ждала, баюкая горящую, как в огне, руку, с мокрыми от слез щеками. Это было только начало — можно сказать, ничего, но боль от этого не становилась меньше. Сколько она выдержит, прежде чем выложит все? Как далеко от Мейденхеда сейчас Натаниель и Син, если вообще его покинули? Сколько нужно времени, чтобы они успели оказаться на безопасном расстоянии?
По глазам Форта она поняла, что вновь утратила его доверие, когда признала, что знает местонахождение Верити. Почему отец лезет вон из кожи, чтобы ее отыскать? Потому что ненавидит проигрывать даже в малом? Потому что желает иметь их всех в своей власти? Интуиция подсказывала, что все не так просто, что эти отчаянные поиски как-то связаны и с браком Верити, и с попыткой устроить ее собственный брак. Все сходилось к одной, еще неясной причине. Ясным пока было лишь одно: Генри, это ничтожество, каким-то образом держал в руках могущественного графа Уолгрейва.
Но как ему удалось?!
Подошел Форт, взял горящую руку Честити в обе свои и отвел ее в сторонку от отца. Она сочла, что это добрый знак.
— Дьявольски больно, правда? А что, отец в самом деле порол тебя, чтобы принудить к браку?
— И не только это! — Девушка поискала графа глазами и увидела, что он у двери переговаривается о чем-то с Линдли. Это был недобрый знак. — Форт, во всем этом есть что-то очень странное. Ты не находишь?
— Допустим, нахожу, но все равно не вижу, почему бы Верити не вернуться в лоно семьи.
— С ней все в порядке, — заверила Честити. — Она сейчас у одних достойных и добрых людей.
Линдли вышел, и граф тотчас приблизился к ним.
— Ну что? Сказала она, где Верити? Простое сочувствие порой
— По ее словам, Верити приютили добрые и достойные люди.
Девушка с укором посмотрела на брата, но, судя по всему, это не был ловкий ход, по крайней мере с его стороны.
— Вот как? Что ж, теперь мои опасения отчасти рассеялись. Но должен сказать, я буду вполне спокоен лишь тогда, когда прижму к груди мою дорогую дочь и внука. Итак, где они?
Честити молча покачала головой.
— Почему ты так упорствуешь?
Невозможно было ответить на этот вопрос, не вдаваясь в подробности, которые, мягко выражаясь, подвергли бы сомнению отцовские суждения графа. Собрав всю оставшуюся решимость, девушка протянула распухшую багровую руку. Отец, однако, лишь приподнял ее чуть выше самым кончиком трости.
— Я вижу, дочь моя, что в тебя вселился дьявол. Чтобы его изгнать, потребуется время, но не сомневайся, я об этом позабочусь. — Он помедлил, давая возможность хорошенько прочувствовать угрозу. — Бедняжка Верити! Как она дошла до того, чтобы не доверять родному отцу?
Внезапно Честити ощутила прилив отваги. Раз уж боль неизбежна, лучше всего поскорее через нее пройти.
— Как ты сумела настроить сестру против меня?
— Этого не понадобилось, — сказала Честити, держа руку перед собой. — Верити сама попросила меня о помощи. Твоей она не желала.
Удара не последовало, и это не удивило ее. Граф лишь выжидал, давая ложную надежду на снисхождение, чтобы боль, когда она придет, показалась вдвое сильнее. Он сам объяснял ей это не так давно. Его первая сокрушительная пощечина имела странный, отупляющий эффект, из которого родился своего рода пассивный протест. Это не прошло незамеченным. «Чрезмерная жестокость, — сказал тогда граф, — поднимает человека над болью, уводит за пределы досягаемости. Кроме того, она оставляет на теле следы. Разумная, хорошо дозированная жестокость способна сломить и сильного духом».
Очевидно, следуя этому правилу, сейчас он потер рубец тростью. Ощущение было примерно как от осиного укуса, от нескольких сразу. Честити скрипнула зубами.
— Отчего же Верити не желала моей помощи?
Страх вторично потерять любимого человека был для Верити лишь второстепенным доводом, в первую очередь она была возмущена тем, как отец поступил с Честити. Однако не странно ли, что этот вопрос так его волнует? Что он хочет выяснить? Если бросить ему правду в лицо, не заставит ли это его проговориться?
— Потому что ты был со мной неоправданно жесток, — сказала Честити.
Граф пронзил ее взглядом, потом повернулся и вышел, не говоря ни слова. Колени Честити подогнулись, однако девушка приказала себе оставаться на ногах, зная, что это еще не конец.
Кругом царила мертвая тишина. Не только потому, что дом был изолирован от городской суеты, — складывалось впечатление, что его теперешние обитатели, все без исключения, затаили дыхание. Это тоже был один из отцовских приемов, призванный сломить волю. Честити называла его «пытка тишиной». Чтобы не поддаться и не закричать в полный голос, она принялась считать и дошла почти до семидесяти, когда граф вернулся. Он продолжал разговор так, словно паузы и не было.