Моя Теодосия

Сетон Эни

– Спасибо, Джозеф, – сказала она с холодной любезностью.

Он переступил с ноги на ногу и откашлялся.

– Может быть, позже я и сам присоединюсь к тебе, если улажу свои дела.

Зная, что это – всего лишь болезненная уступка, она немного пожалела его, но еще не простила.

– Если ты приедешь, чтобы помочь, я буду рада тебя видеть.

Он чувствовал себя несчастным, смотрел на ее согнутую спину, любуясь распущенными вьющимися волосами на фоне ее голубого платья. Она казалась ему юной и свежей. У него стучало в висках. Черт побери, она

ведь его жена! Почему он не схватит ее за эти красивые волосы, не побьет, наконец, так, чтобы она попросила прощения?

Она с удивлением подняла голову, услышав его частое дыхание.

– Ты что-то еще хотел сказать, Джозеф? – Ее огромные темные глаза смотрели вопросительно, но были холодными, как зимний океан.

В ярости он повернулся и вышел из комнаты.

Когда Тео приехала в Ричмонд, уже смеркалось. Было душно, как перед грозой. Стояла июльская жара, но, несмотря на зной, духоту и тучи пыли, на улицах было полно народа, и настроение у людей было праздничное. В гостинице «Орел» был такой наплыв, что столы вынесли на мостовую. Когда экипаж Тео проходил по Брод-стрит, толпа стала такой плотной, что лошади не смогли идти дальше. В двадцати футах впереди группа молодых людей плясала на мостовой, насвистывая мелодию «Денег и мускуса», а справа от экипажа, на Капитолийской площади, слышались шипение и треск праздничных ракет. Она выглянула в окошко и обратилась к мужчине в лосинах, который стоял на краю тротуара и постукивал ногой в такт мелодии танца.

– Простите, сэр, разве сегодня какой-нибудь праздник? Прочему так много народа на улицах?

Мужчина засмеялся:

– Пожалуй, праздник, мэм. Люди пришли со всей Вирджинии посмотреть, как повесят предателя.

Люди, стоявшие поближе, подхватили его слова.

– Повесить предателя! Повесить его!

Она слышала вокруг выкрики из толпы, которые звучали подобно дьявольскому хору. Она быстро спряталась в экипаж, почувствовав страх и даже озноб, несмотря на жару, и закуталась в плащ.

Кто-то заорал куплеты:

«Бэрр, жалкий изменник, предстал пред судом.

Повесить его, да и дело с концом!»

И их тут же подхватили десятки глоток. На смену страху Тео пришел гнев. Улица была также запружена. Помпею пришлось выйти, он пытался как-то пробиться. Тео снова высунулась из экипажа.

– Как вы смеете говорить о виселице? – закричала она, глядя в изумленные лица стоявших перед ней людей. – Бэрр – не изменник, и его еще даже не судили.

Человек в лосинах перестал напевать, он открыл рот от удивления. Ее пылающие гневом глаза озадачили его.

– Как же, мэм, он изменник, сам Джефферсон так говорит.

– Он не имеет право так говорить, – выкрикнула она яростно.

Танцоры перестали плясать и собрались у кабриолета. Они уставились на нее, бормоча что-то. Помпеи моментально оставил лошадей и пробился к ней. Его темное лицо посерело от страха.

– Не надо ругайся, миссис, – умоляюще шептал он. – Они нас побить. Никак не проехать, лошади

не проходить.

– Куда вам надо, мэм? – спросил все тот же человек в лосинах. Слова Тео и ее красота произвели на него впечатление.

Она глубоко вздохнула и спокойно ответила:

– В тюрьму, на свидание с Аароном Бэрром.

На мгновение наступило молчание, потом послышались голоса:

– Говорят, он действует на женщин колдовством.

– И висельник утешится, если его обнимут такие нежные ручки.

– Поцелуйте его от меня, миледи, – заорала какая-то толстая девка, подбоченясь и чмокая губами.

Кто-то загоготал и хлопнул девку по широкому заду. Теодосия сияла капюшон и высунулась в окошко.

– Я – дочь Аарона Бэрра. Не будете ли вы добры меня пропустить?

Толпа попятилась, раздался ропот, на нее смотрели с явным любопытством. Мужчина в лосинах, поглядев на нее почти с восхищением, пришел на помощь Помпею.

– Пропустите эту леди! – крикнул он.

Люди повиновались. Новость распространялась в толпе, как пожар.

Возок тронулся, сопровождаемый любопытными взглядами, медленно продвигаясь к небольшому кирпичному зданию с толстыми решетками на окнах. Здесь он и остановился. Тео вышла и сообщила тюремщику в форме, который поспешил ей навстречу, кто она такая.

Она держалась прямо, голова ее была гордо поднята, но ноги дрожали. Неважно, каким я его найду, думала Тео. Нельзя показывать ни огорчения, ни страха. Она лихорадочно старалась приготовить себя к худшему. Она уже представляла его в темной грязной каморке, на соломе, остриженного, в темной арестантской робе. Может быть, его побили или унизили, может быть, его мужество сломлено? Однако не надо пафоса. Он всегда ненавидел его.

Действительность, однако, принесла ей огромное облегчение. Тюремщик привел ее в удобную комнату, где был стол, стулья и даже ковровая дорожка.

А вот и отец. Он немного побледнел, вид у него был усталый, но на нем был тот же черный шелковый костюм, а шейный платок был белоснежным, как обычно.

Она обняла его и уткнулась лицом в плечо, вновь ощутив удивительно приятный, с детства знакомый запах табака и накрахмаленной одежды. Она вспомнила, как эти сильные руки когда-то обнимали ее, принося успокоение и заставляя забыть все огорчения. Так и сейчас. Она пришла утешать его, но с радостью увидела, что это было не нужно. Он, как всегда, владел собой, положением и ее настроением.

– Папа, дорогой, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами.

Он поцеловал ее в щеку и засмеялся.

– Добро пожаловать, моя дорогая, – начал он с характерным для него добродушным юмором. – Не хотите ли посмотреть на изнеженного узника? Я здесь устроился более удобно, чем прожил большую часть жизни. Многие добрые граждане Ричмонда снабжают меня деликатесами. Смотри.

Он показал на стол у окна, заваленный подарками. Здесь было множество апельсинов и абрикосов, корзинка с малиной, кувшин со сливками, кусок масла, коробка с сигарами и букет красных роз.