Моя жизнь после смерти
Шрифт:
"Синие киты?" - спросил я. (В тот год "Песни синих китов" приобрели необычайную популярность).
Вместо ответа Ши показал обложку альбома: "Язык и музыка волков". Поистине, он ввел меня в сферу нечеловеческой музыки.
В 1971 году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушел из "Плэйбоя", находясь в разгаре гормональной перестройки и переживая кризис среднего возраста. Тогда я не понимал, в чем была причина моего ухода просто я вдруг понял, что не смогу жить и вторую половину жизни, оставаясь редактором (читай: рабом должностного оклада), который пишет лишь время от времени. Кровь из носу, я должен был или стать свободным и независимым писателем, или "прогореть".
Вместо
Одна из наших любимых тем для обсуждения касалась "реальности", к которой Ши относился. Как к слову, обозначающему что-то конкретное и внешнее по отношению к любому наблюдателю. Я, как уже объяснял в моих книгах и еще пытаюсь прояснить в данной книге, разделяю взгляды Гуссерля, Ницше, Кожибского и деконструктивистов. "Реальность", а также "иллюзия", "искусство", "кайф", "честность", "нормальный", "ненормальный", "фантазия", "маска", "галлюцинация", "истина, скрытая под маской", "маска, скрытая под маской" и т.д.
– это понятия, которые выражают оценочное суждение наблюдателя и не имеют никакого смысла в отрыве от трансакции "наблюдатель-наблюдаемое".
Ши всегда считал, что такая точка зрения ведет к солипсизму. Я же никогда с этим не соглашался. Ни один из нас не мог переубедить другого. Однако в ходе этого спора. Который велся на протяжении более двух десятков лет, мы оба многому научились. Мы провели неделю в Лондоне, когда в Национальном театре играли сценическую версию "Иллюминатуса!". Помню, как мы отправились в лондонский Тауэр, который давно мечтал увидеть Ши. Он прочитал мне лекцию о лживой и пропагандистской подаче истории в эпоху Тюдоров, целиком принятой на веру и превращенной Шекспиром в "Ричарда III". Я же восхищался поэзией Шекспира, а историю считал одним из тех искусств, в которых, как и в теологии, можно доказать все, что выгодно доказать - к удовлетворению тех, кто хочет в это верить. Ши нащелкал много фотографий грачей, которые прекрасно вписывались в историческую атмосферу Тауэра6 казалось, что эти птицы появились не в результате эволюции, а вышли из "Ричарда III" - или произошли от Х. П. Лавкрафта.
Затем мы отправились в Вестминстерское аббатство, и я засвидетельствовал свое почтение Бену Джонсону, человеку, который вдохновил меня на создание некоторых моих терминологических игр. Он давал своим персонажам такие имена, как Лицо, Оса, Эпикуреец Мамона, Проворный Привереда и (первая пародия на фанатика, ведущего борьбу с курением) Деятельный Энтузиазм Страны (именно он произносит по роли великую фразу, что, собирая урожай табака, не исключай вероятность того, что на табачные листья "возможно, мочился свирепый аллигатор").
Мы набрели на Бикингемский дворец, но у нас не возникло ни малейшего желания туда заходить. Вполголоса я пробормотал какую-то грубость в адрес королевского семейства. Куда более царственной достопримечательностью я считал портер "Гиннес", который сыграл огромную роль в моей постоянно растущей любви к британским и ирландским островам.
Когда Ши уволили из "Плэйбоя", он страшно беспокоился, сможет ли содержать семью, и, находясь в поисках другой работы, быстро писал наброски к нескольким романам. Прежде чем он нашел работу, он продал свой первый роман и с тех пор никогда не прекращал писать. Я по-прежнему высоко оцениваю фразу, которой он прокомментировал свое увольнение.
"В течение десяти лет я тяжело работал и был предан интересам компании, - писал он, - наверное, это заслуживает какого-то наказания". По-моему, это настоящий афоризм на тему капиталистической морали.
Всякий раз, когда я совершал лекционное турне в Чикаго или выступал где-нибудь рядом, Ши приглашал меня останавливаться в его доме. Ивонна всегда ложилась спать рано, и мы с Бобом болтали ночи напролет, как это бывало в молодые годы на заре нашей дружбы. Я всегда чувствовал, что Ивонна недолюбливает литературных приятелей Боба, но никогда не принимал это на свой счет.
И вдруг Ивонна бросила Боба, уйдя к молодому мужчине, хотя подробности я не знаю (или же просто не хочу знать). Некоторое время я волновался, что Боб не справится с депрессией. Я представлял ту "мерзость запустения", которую он, должно быть ощущал: ему было шестьдесят, он остался в одиночестве в большом доме, и его бросила жена, сбежав с молодым жеребцом, который мог бы называть его "дедулей". Возможно, у меня слишком живое воображение. Мне самому шестьдесят два года, и я знаю, что одинокая старость - это тайный страх всех стареющих мужчин.
Кстати, давайте отнесемся к Ивонне снисходительно: она просто сошла со сцены. Она никогда не обливала феминистической грязью Боба.
И это за тридцать лет радикального феминизма, что, возможно, говорит о некоторой старомодной скромности.
А тогда, во время языческого фестиваля, на котором каждый из нас должен был выступить с лекцией, Ши встретил Патрисию Монаган. Я видел. Что происходило: это было волшебство, любовь с первого взгляда. В последние два года жизни Боба Пат неимоверно его поддерживала своей нежной заботой и дарила ему почти юношескую радость. За день до наступления комы он ухитрился жениться на Пат, хотя еще не был разведен с Ивонной. Я думаю, церемония бракосочетания была последним подарком, который он преподнес Пат, а Пат ему. Так что Боб Ши умер двоеженцем, и я уважаю его за это. Он видел внутренний свет (как называют это квакеры) и действовал от чистого любящего сердца.
Год за годом, в разных местах - в Ирландии. В Германии, в Корнуолле, в Швейцарии, на центральном побережье Калифорнии, - я часто ловил себя на мысли. Вот было бы здорово, если бы ко мне сюда приехал Боб и увидел всю эту красоту. У меня до сих пор иногда возникает такая мысль, и каждый раз я с горечью осознаю, что он уже никогда ко мне не приедет. Никогда.
Шекспир написал пятистопным ямбом самую выразительную строку на английском языке. Она состояла из одного слова, повторенного пятикратно: "Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда". Невыразимую боль, скрытую в этой строке, я смог впервые почувствовать только тогда, когда умерла моя дочь Люна. И вот сейчас я ощущал эту боль снова.