Моя жизнь со Старцем Иосифом
Шрифт:
* * *
Каковы же были труды Старца? Прежде всего, это было молчание. Очень важная добродетель для того, чтобы преуспеть в умной молитве. Молчание не только телесных уст, но главным образом уст душевных, уст ума. Ум не должен рассеиваться и бесцельно бродить там и сям. Такое рассеяние ума — серьезное препятствие для умной молитвы.
Старец был последним учителем умной молитвы. Он имел не только молитву, но и трезвение. Он познал таинство сердечной молитвы во всей его полноте. Познал, воспринял и носил в себе нетварный свет. Такова была красота, таков был плод трудов Старца, трудов тяжелых и многолетних.
Сам он признавался
* * *
Я не могу забыть еще один случай, произошедший незадолго до преставления Старца. Я был во дворе его каливы. Старец вышел во двор, посмотрел на небо и сказал:
— О Боже мой! У Тебя есть такое сокровище, но нет людей, которые бы его стяжали и приняли. У нас такое огромное богатство, а нам некому его передать и оставить в наследство.
Я, младенец в духовной жизни, не мог тогда постичь весь глубочайший смысл этой скорби Старца. Теперь я его понимаю.
Где ныне такие великаны? Их нет. Есть духовные отцы, но не такой меры.
* * *
В самом начале моего послушничества Старец привел мне святоотеческое изречение: «Угодил своему Старцу — угодил Богу». Угождение Старцу стало для меня целью жизни: «Если я в этом не преуспею, то окажусь ни на что не годным». И я всегда стремился к этой цели. Я молился: «Удостой меня, Боже, унаследовать благословение Старца». Я служил Старцу до последнего мгновения и делал все, чтобы наилучшим образом исполнить свой долг перед ним. Но в последние мгновения его жизни я хотел знать, угодил я ему или нет, независимо от того, что мне говорила совесть. Я хотел это услышать от Старца. Конечно, мне не хотелось спрашивать об этом своевольно и опережать Старца своим вопросом. Но я сильно беспокоился, достиг ли я своей цели, и поэтому спросил его:
— Старче, я прожил все эти годы, день и ночь беспокоясь о том, чтобы вам угодить. Поэтому все, что я делал, я делал для вас. Преуспел ли я в этом по благодати Божией?
— Как ты утешил меня, дитя мое, Бог да утешит тебя, — ответил он мне.
Уф, я успокоился. В этих словах было для меня все.
Незадолго до смерти Старца я ему сказал:
— Старче, можешь помолиться обо мне теперь?
— Подойди, дитя мое, я тебе сделаю «елеосвящение».
Он меня обнял, прижал мою голову к своей груди и своей рукой меня крестил, крестил, крестил, говоря молитвы. Это было воздаянием за все мои труды. Ничего другого я не желал. Но кроме этого, к моему великому утешению, он мне сказал и кое-что еще:
— Если я обрету дерзновение пред Богом, то, прежде чем ты уйдешь из этого мира, я приду известить тебя о твоем уходе и приду, чтобы забрать тебя, когда ты будешь умирать.
Придет? Поможет мне, когда будет выходить моя мрачная и черная душа? Велико было его дерзновение пред Богом!
* * *
За некоторое время до его кончины я спросил:
— Старче, служить нам по тебе сорокоуст? Один — я, и один — отец Харалампий?
Этот великий и мудрый человек Божий мне ответил:
— Если бы я
Вся его забота была о том, чтобы заранее быть готовым и не дожидаться помощи от других, дабы обрести спасение. Он был готов потому, что каждую ночь на своем бдении размышлял о том, как прожил день, какая страсть его беспокоила, и снова принимался бороться с ней, чтобы ее уничтожить. Такая работа, готовящая его к исходу, происходила в молитве Старца каждую ночь. И она подготовила его к встрече со смертью, я бы сказал, в совершенстве. Старец сделал все, что возможно сделать человеку. Поэтому-то он мне и сказал однажды, когда приближался конец:
— Дитя мое, как я пройду через мост? Вся трудность в этом. После этого, по благодати Божией, счет с Богом улажен, насколько это зависит от человека. Только мост как пройти?
Такой чистой и спокойной была его совесть. То, что он был очень хорошо подготовлен, показали его последние минуты: он плакал от большой любви ко Христу и Пресвятой Богородице. Совесть его не обличала ни в чем. Он ожидал смерти как праздника, как счастливого дня, как высшего избавления от пут этого мира. Он с нетерпением желал увидеть Лицо Божие и насладиться и насытиться Его красотой, войти в ангельский чин, к которому непрестанно стремился принадлежать всю жизнь.
* * *
Любовь Старца к Пресвятой Богородице невозможно описать. До сих пор я еще не встретил человека, который так сильно любил бы, так почитал бы, после Бога, Пресвятую Богородицу, как Старец. Из глаз его текли слезы уже от того, что он произносил Ее имя, или видел Ее икону, или слышал, как кто-то поет какое-нибудь песнопение в Ее честь. Однажды у него случилась бессонница, и он объяснил мне ее причину: «Только из-за того, что я вспомнил Матерь Божию, я не мог уснуть». Так он Ее любил.
В его письмах мы видим, как он любил Пресвятую Богородицу: «Я не могу поцеловать один раз икону Богородицы и отойти. Но когда подхожу к ней близко, она как магнит притягивает меня к себе. И нужно, чтобы я был один. Ибо хочу часами ее целовать. И какое-то живое дыхание наполняет изнутри мою душу, и я наполняюсь благодатью, и она не дает мне уйти. Любовь, рачение Божие, огонь пылающий, который, как только ты войдешь в церковь, тебя опережает — если икона чудотворная — и распространяет такое благоуханное дыхание, что остаешься часами в восхищении, будучи не в себе, а в благоуханном раю. Такую благодать дает наша Богородица тем, кто сохраняет свое тело в чистоте… Все святые сотворили много похвал нашей Матери Божией, но я, убогий, не нашел более прекрасной и более сладкой похвалы и имени, чем так призывать Ее в каждый миг: „Матерь моя! Сладкая моя Матушка!“ И как только мы Ее призовем, Она сразу спешит на помощь. Не успеваешь сказать: „Пресвятая Богородица, помоги мне!“ — и сразу как будто молния озаряет ум и наполняет светом сердце. И влечет ум к молитве и сердце — к любви. И часто проходит целая ночь в рыданиях и сладкозвучных гласах, воспевающих Ее, а прежде всего — Носимого Ею». [74]
74
Письма 34, 36, 33.