Моя жизнь со Старцем Иосифом
Шрифт:
Он давно уже просил Ее забрать его, чтобы отдохнуть. Бывало, он держал в объятиях икону Матери Божией и со слезами говорил: «Когда Ты придешь за мной? Когда примешь мою душу?» Поэтому благой Бог и Пресвятая Богородица удостоили Старца великой чести: в день Ее Успения даровали успение и ему, ясно показав, как Матерь Божия отозвалась на его желание встречи с Ней, как явно его встретила и наградила.
* * *
Старец сильно страдал. Поэтому в начале июля он решил позвать священника из скита Святой Анны, отца Ананию, для соборования. Старец хотел, чтобы
— На какой день недели, дитя мое, выпадает праздник моей Матушки?
Я посмотрел по календарю и сказал ему день.
— В этот день я уйду из мира. Принеси-ка сюда, дитя мое, одежку, в которую меня оденете, а то, может быть, вы ее не разыщете в тот день. Расстроитесь тогда, что не можете найти. Поэтому приготовим ее сейчас, чтобы ты был спокоен и не думал уже об этом. Вон там — моя ряса, там — мой подрясник, там — пояс, там — схима. Принеси все это сюда, дитя мое, положи в пакет и повесь вон туда, наверх. И когда придет час, у тебя все будет готово.
Все как у хорошего хозяина.
Проходили дни, было очень трудно, все время было плохо с сердцем. Еще оставалось немало дней до преставления, когда он мне сказал:
— Смотри, купи накануне арбуз, возьми и сырка, замеси тесто, чтобы был свежий хлеб. Пусть будет у тебя достаточно и свечек, и четок, чтобы ты раздал их отцам и они потянули бы за меня четку. А похороните меня вон там.
Я все приготовил, все нашел. Старец заботился о своем исходе так, что могло показаться, будто речь идет о путешествии и он просто ожидает повозку.
Мы же, напротив, делали все возможное, чтобы удержать его в жизни или, по крайней мере, чтобы он не страдал от своей болезни и не задыхался. Старец, однако, говорил нам:
— Не трудитесь, дети. Чтобы вы ни делали, я все равно уйду. Вы лишь молитесь обо мне, чтобы не встретилось мне какого-нибудь неожиданного препятствия.
Я служил литургию, причащал Старца каждый день. Он ничего не ел, только немного сухарей и арбуз, чтобы заесть таблетки.
* * *
Наступил канун праздника Успения, 14 августа по старому стилю. Я и отец Арсений были на кухне, когда Старец мне сказал:
— Замочи, дитя мое, рыбу, пусть выйдет соль, чтобы приготовить трапезу отцам на Успение.
А когда я замочил, он мне сказал:
— Смотри, не передержи ее в воде, чтобы она не испортилась.
Этот человек готовился уйти, но даже и в этот момент заботился, чем он нас будет угощать!
В тот день рано утром я ему сказал:
— Старче, помыть тебе ноги?
Никогда раньше он мне этого не позволял. Но в тот день согласился.
— А ногти тебе подрезать?
— Подрежь.
Никогда он мне не позволял их подрезать. И они выросли… Матерь Божия! Он их никогда не подрезал. Это был бесподобный человек! Еле-еле я смог их подрезать ножом. Куда там было ухватить их даже кусачками!
— Старче Арсений, помыть и тебе ноги?
Он не хотел, но Старец сказал:
— Позволь
Итак, я им помыл ноги, подрезал ногти. Потом он начал сильно задыхаться. Я стал его обмахивать — ему полегчало. Потом, от большого сокрушения, Старец начал плакать. Смерть он ожидал всю жизнь. Ведь пребывание его здесь было подвигом, и трудом, и болью. Его душа жаждала упокоения, и тело тоже. И хотя с самого начала он нам привил отчетливую память о смерти, на нас произвело очень сильное впечатление, как он сроднился со страшным таинством смерти. Казалось, он готовится к празднику. Настолько его совесть извещала его о Божией милости. Однако в последние дни он плакал более обычного.
Отец Арсений подошел и, как мог, стал утешать Старца:
— Старче, столько трудов, столько молитв ты совершил за всю свою жизнь, столько слез пролил! И опять плачешь! Не плачь больше, а то опять начнешь задыхаться.
Старец посмотрел на него и вздохнул:
— Арсений, Арсений… — как будто он ему говорил: «Ничего-то ты не понимаешь, Арсений».
Старец плакал не о своих грехах. Он проливал слезы, ибо чувствовал, что уходит и направляется к возлюбленному Богу и к возлюбленной Пресвятой Богородице. Поэтому то, что он чувствовал, знал только он. Для нас же это было покрыто мраком.
* * *
После слез лицо его просветлело. Было даже и не видно, что он болен. В это время пришел господин Сотирис Схинас, издатель церковного бюллетеня Святой Горы. Господин Схинас Сотиракис — так мы его ласково называли — был нашим хорошим знакомым. Он пришел, чтобы оформить подписку. Старец сказал:
— Добро пожаловать, дорогой господин Сотиракис.
— Как поживаете, Старче, как себя чувствуете? — спросил тот и поцеловал его руку.
— Я болен.
— По вам не скажешь, что больны. Вы выглядите прекрасно.
— Завтра вы об этом услышите.
— Да ну! Не бойтесь, Старче. Я буду на праздничном бдении в скиту, рядом с вами.
— Тогда вы услышите и заупокойный колокол.
— Ах, Старче, не верьте в это!
— Хорошо.
Затем Старец мне сказал:
— Вавулис, отдай деньги господину Схинасу и угости его.
Я ему дал один кусочек лукума, холодной воды, деньги, и он ушел. Он не придал значения словам Старца, потому что видел, как бодро Старец разговаривает. Старец сиял, но господин Схинас не знал, почему он сияет.
Перед тем как уйти, господин Схинас сказал:
— Прекрасно, Старче!
А потом спросил его:
— А все эти монахи — твои?
На минуту Старец задумался. Потом улыбнулся и ответил:
— Видишь этих монашков? Они покорят Святую Гору!
Так и случилось. Община отца Иосифа Младшего восстановила монастырь Ватопед, отец Харалампий стал игуменом в монастыре Святого Дионисия, я — в монастыре Филофей, а мои духовные чада возродили монастыри Ксиропотам, Каракалл и Констамонит. А отец Ефрем Катунакский особенно полюбил монастырь Симонопетра и очень помог этой обители. Старец предвидел наше будущее. Поэтому накануне смерти сказал: