Моя жизнь со Старцем Иосифом
Шрифт:
Но юный подвижник противостоял бесовскому нападению и говорил: «Вернуться назад? Опять мирская жизнь? Нет! Или умру, или разбогатею духовно: не хочу быть фальшивым монахом».
Наконец вечером, когда уже заходило солнце, Франциск, голодный, измученный слезами, успокоился. Он смотрел на церковь Преображения Господня на вершине Афона и молил Господа от всей своей истерзанной души: «Господи, как Ты преобразился пред Своими учениками, преобразись и в моей душе! Угаси страсти, умири мое сердце. Дай молитву молящемуся и удержи мой неудержимый ум». И когда он с болью это произносил, оттуда, от храма, пришло некое легкое дуновение, исполненное благоухания, и наполнило его душу радостью, светом, Божественной любовью. И начала у него из сердца изливаться непрестанная молитва с такой сладостью и блаженством, что он думал: «Вот он, рай! Другого рая мне не нужно». Франциск видел себя как двух разных людей: снаружи — одного,
Как только Франциск это осознал, он удивился и сказал: «Что со мной сейчас случилось? Как во мне говорится молитва? Я так долго прилагал столько стараний и не мог достичь этого».
До сих пор он искал молитву, как слепой. Читал и слышал о свете умной молитвы. Верил, что он есть, поэтому у него и была огромная жажда этого света. И теперь, увидев, что молитва не прекращается и он чувствует блаженство и наслаждение, Франциск сказал: «Так вот что такое умная молитва, о которой я читал в аскетических книгах! Вот какой у нее вкус! Вот каков этот свет!»
Он встал, полный благодати и беспредельной радости, и вошел в пещеру, ибо уже наступила ночь. Прижав подбородок к груди, он начал умно говорить Иисусову молитву, на вдохе и на выдохе, и вкушать сладость, проистекавшую от дарованной молитвы. И всего несколько раз произнеся эту молитву, он внезапно был восхищен в созерцание. Хотя телесно он находился в пещере, за закрытой дверью, он очутился вне ее, на Небе, в некоем чудесном месте, с беспредельным миром и тишиной в душе. Было совершенное успокоение. За пределами всякого желания. Без тела. Только об одном он думал: «Боже мой, пусть я уже не вернусь в мир, в эту израненную жизнь, но пусть я останусь здесь!» После того как Господь успокоил его, насколько изволил, Франциск снова пришел в себя и увидел, что он в пещере. С тех пор Иисусова молитва, столь чудесным образом дарованная от Бога, не прекращала умно твориться в нем до последнего вздоха. [99]
99
См. Письмо 37. Франциск удостоился этой великой милости Божией около 1921 г., в возрасте всего 24 лет. — Прим. греч. ред.
* * *
Когда кто-нибудь из христиан, мирских или монахов, удостаивается дара умной молитвы — это настоящее чудо, это благословение Божие. Однако от человека требуется, чтобы он сделал то, что должен сделать. Все человеческие усилия должны быть к этому приложены. Должны умолкнуть внутренние и внешние уста человека — рассудительно, осознанно, не бессознательно и бессмысленно, а с пониманием того, что молчание — это путь к умной молитве и помощь для ее обретения. Когда монах молчит и внутренне понуждает себя к единению с Богом посредством умной молитвы, он поначалу встречает немалые трудности. Если христианин, а особенно монах, положил этому начало, поставил себе именно такую цель — обрести умную молитву, которая есть средоточие, предназначение, основание и вершина монашества, то стоит только диаволу почуять это, как он приложит все силы, употребит все возможное и невозможное, чтобы заградить человеку путь, создать препятствия, лишь бы христианин не приблизился к этой цели, лишь бы ничего не вкусил от благ молитвы. Ибо если человек хоть что-то вкусит от умной молитвы, кто тогда его сможет удержать? Кто ему сможет воспрепятствовать? Ведь тогда человек думает: если так прекрасно пребывать с молитвой уже в самом начале, если у нее такой чудесный вкус, если в ней столько света, столько силы веры, если она так соединяет с Богом, то что будет, если еще больше углубиться в нее? Что будет, если мне откроется это таинство умной молитвы? Стоит или не стоит трудиться ради этого? Вот почему диавол думает: положу-ка я человеку препятствия сразу, чтобы он случайно чего-нибудь не познал. Поэтому-то мы и сталкиваемся с трудностями в умной молитве. Приходит вселукавый и приводит нам на ум тысячи помыслов, лишь бы только воспрепятствовать в достижении той святой цели, которую Бог положил перед человеком, монахом, христианином.
Проходит время, утекает драгоценное время, бегут года, ум приобретает привычку рассеиваться на то и на се, а язык — болтать то об одном, то о другом, то о третьем деле. И так время исчезает как сон, как тень, улетает как птица. Летит птица и не оставляет после себя следа — так и время покидает нас непрестанно. А диавол лишает нас цели, ради которой мы приняли монашество, а если сказать истину — ради которой к монашеству нас привел Бог по Своей беспредельной любви и великой милости. Надо осознать,
Ибо философы будут говорить исходя из своих заблуждений и мудрований, тогда как монах будет исходить из того, что он вкусил, из того, как он ощущает истину бытия Божия.
Обретение человеком молитвы — это чудо. Но чтобы это чудо произошло, человек должен упорно его добиваться, понуждать себя приближаться к нему. Чтобы Бог увидел: этот смиренный человек, хотя он и нищий, и ничтожный, приложил все силы, какие имел. Так было и с Франциском: сначала он весь сделался одной сплошной сердечной болью, всего себя отдал подвигу самоотречения и аскезы. Всю свою жизнь, все здоровье и молодость он израсходовал на подвиг в надежде стать обладателем этой молитвы и благодати. И на этом основании произошло чудо, которое было чисто Божественным вмешательством. Умную молитву ему передал не какой-нибудь человек, она пришла к нему прямо с Неба. То же происходило и с преподобным Максимом Кавсокаливом, и с другими великими подвижниками.
* * *
После всего этого Франциск отправился к Старцу Даниилу и, рассказав ему о происшедшем, поделился своим помыслом:
— Я обрел молитву. Теперь, после того как я ее ощутил, мне уже не нужен никто. Пойду поселюсь на какой-нибудь скале.
— Будь внимателен, — сказал Старец Даниил, — ты можешь впасть в прелесть, или в нерадение, или диавол тебе причинит какое-нибудь зло, какой-нибудь вред, так что ты сойдешь с ума.
— Что он мне сделает, если у меня есть молитва? Я ничего не боюсь. То, что искал, я нашел.
— Хорошо, но тебе нужно найти собрата, чтобы ты был не один.
После этого Франциск удалился из Виглы и, найдя под одной скалой пещеру, поселился там для большего упражнения в умной молитве. Он совершенно избегал людей, чтобы ум его не отвлекался от молитвы.
Но ненавистник добра, диавол, не спал и однажды в полдень явился перед ним в образе льва. Когда Франциск увидел его, у него от страха душа чуть не вышла из тела. Он осенил себя крестом — и лев исчез.
Два месяца Франциск прожил под той скалой. Пещера была такая тесная, что он не мог в ней встать в полный рост. У него не было даже места, где сложить сухари. Он хранил хлеб на выступе скалы, осеняя его крестом перед тем, как туда положить. В пещере водились мыши, но он не тревожил их, а напротив, даже гладил, говоря: «Не ешьте этот хлеб, он мой». Однако мыши не слушали его и грызли немногие имевшиеся у него сухари. Он их прогонял, а они снова брались за свое. Но все эти два месяца Франциск проявлял терпение.
Живя там, он делал из веток кустарников метелочки. Франциск приносил их в Лавру, и там ему за них наполняли сумку сухарями. Ибо в общежительных монастырях отцы собирают остатки хлеба на трапезе, сушат их в печке, чтобы они не плесневели, и отдают отшельникам как благословение. В то время у врат обителей стояли большие бочки, куда складывали эти сухари, а отшельники приходили и брали их оттуда. Так и Франциск, когда у него сухари кончались, снова шел в Лавру.
Борьба с бесами
Однажды ночью, когда Франциск в безмолвии подвизался в молитве, вдруг засиял свет и внезапно он опять был восхищен в созерцание. Он рассказывал об этом так: «Мой ум был восхищен на некое поле. И были там монахи — по чину, по рядам собранные на битву. И один высокий военачальник приблизился ко мне и сказал: „Хочешь войти и воевать в первом ряду?“ Я ему ответил, что весьма желаю сразиться в единоборстве с черными эфиопами, которые находились прямо напротив нас, рыкающие и испускающие огонь, как дикие собаки, так что один их вид вызывал страх. Но у меня не было страха, потому что была такая ярость, что я зубами разорвал бы их. Правда, я и будучи еще мирским, имел мужественную душу. Так вот, тогда выделяет меня военачальник из рядов, где было множество отцов. И когда мы прошли три или четыре ряда по чину, он поставил меня в первый ряд, где были еще один или два монаха перед лицом диких бесов. Они готовы были броситься на нас, а я дышал против них огнем и яростью. Там военачальник меня оставил, сказав: „Если кто желает мужественно сразиться с ними, я ему не препятствую, а помогаю“. И снова я пришел в себя. И размышлял: „Интересно, что же это будет за война?“»