Моя жизнь среди индейцев
Шрифт:
Неожиданный ответ явно удивил Эштона и заставил его призадуматься.
Примерно через неделю мы уложились и двинулись в форт в сопровождении дяди Нэтаки, который должен был отвести обратно в табун наших лошадей, так как мы не могли держать их в форте. Нам следовало задержаться в лагере подольше, так как у Эштона от езды снова открылась рана. Когда мы прибыли в форт, Эштон недели две почти не вставал со своего ложа, и молоденькая сирота ухаживала за ним и была очень довольна, если ей удавалось избавить его от лишнего шага.
Чтобы как-то скоротать время, Эштон начал учить ее простым английским словам и коротким фразам. Смешно было иногда слышать, как она путает слова, говоря, например, «корова,
Ягода вернулся в форт дня через два после нашего приезда, и мы с ним начали планировать зимнюю торговлю и составлять списки необходимых товаров. Будем ли мы торговать в лагере или построим торговый пункт и где именно — зависело целиком от зимних планов индейцев. Эштон собирался зимовать с нами там, куда мы отправимся, но однажды получил письмо, изменившее его расчеты. Он не сказал нам ничего, кроме того, что ему необходимо скоро вернуться в Штаты. Собственно говоря, он ни разу не заикнулся ни о своих делах, ни о своем семействе. Мы только знали, что он оказался человеком с добрым характером, хорошим товарищем на которого можно целиком положиться.
— Надеюсь я не очень любопытен, — сказал мне Ягода, — но я все-таки хотел бы знать, что мучит нашего друга, о чем он всегда скорбит и что заставляет его вернуться. Совершенно ясно, что ему ехать не хочется.
Я чувствовал то же, что и Ягода, но так же, как и он не мог ничего сказать Эштону.
До закрытия навигации должно было прийти еще несколько пароходов, и он все откладывал свой отъезд. Как-то вечером, когда мы все собрались в передней комнате, разговор зашел о его предстоящем отъезде. Эштон сказал, что вернется как только сможет; если не зимой, то весной с первым пароходом.
— Теперь, — продолжал он, — передайте моей девочке следующее: скажите ей, что я хочу взять ее с собой и поместить там в школу, где будет много других хороших девочек где добрые женщины в черных платьях будут о ней заботиться, учить ее читать, писать, шить и многим другим хорошим полезным вещам.
Это предложение очень удивило Ягоду и меня, а когда его перевели, то женщины просто растерялись от изумления. Наступило длительное молчание. Все мы ждали, чтобы заговорила девочка; все мы были уверены, что она откажется покинуть нас. Мы удивились еще больше, когда она наконец ответила, что поедет. Потом она подбежала к Нэтаки, спрятала лицо в ее колени и заплакала. Мы, мужчины, взяли свои шляпы и вышли из дому.
— Я уже довольно давно обдумывал это, — сказал нам Эштон, когда мы уселись на берегу реки и раскурили трубки. — Мне интересно увидеть, какое действие окажет на девочку получение действительно отличного образования и как она его применит. Как по-вашему, это удачный план?
— Один только бог знает, — ответил Ягода, — образование может сделать ее очень несчастной. Это непременно случится если белые будут продолжать избегать общения с ней и презирать ее за то, что она индианка, несмотря на хорошее образование и развитие всяческих талантов. С другой стороны, образование может превратить ее в благородную, приносящую людям пользу женщину. Во всяком случае, я советую попробовать.
— Но, Ягода! — воскликнул я, — белые не презирают индейцев. Я уверен, что те из них, кого можно назвать настоящими людьми, глубоко уважают индейцев.
Он признал, что такие обращались с ним всегда хорошо и с уважением.
— Итак, — закончил Эштон, — девочка поедет со мной. Я отвезу ее в Сент-Луис и помещу в хорошее учебное заведение. У нее будет все, что можно купить за деньги. Кроме того, я составлю завещание и обеспечу ее на случай моей смерти. Я предпочитаю,
Однажды рано утром мы пошли на набережную проводить их. Накануне вечером, пока укладывали немногие вещи, которые мы могли дать девочке, она горько плакала. Нэтаки сказала, что ей незачем уезжать, если она не хочет расставаться с нами, что Никогда не Смеется и не подумает поступить против ее воли. Девочка отвечала, что сделает, как он хочет.
— Он спас меня, — говорила она, — и я принадлежу ему. Я знаю, что он хочет мне добра.
На пароходе уже развели пары, прогудел гудок, и пассажиры пошли садиться. Девочка стояла очень тихо, с сухими глазами. Она поднялась следом за Эштоном по сходням с накинутой на голову шалью, частично закрывавшей лицо, и они вышли на верхнюю палубу. Пароход отошел на середину реки, медленно повернул, затем быстро исчез за изгибом берега.
Мы в задумчивости отправились домой.
— Не нравится мне все это, — сказала Женщина Кроу. — что у нас общего с обычаями и ученостью белых? Солнце дало нам прерии, горы и реки, бизонов и оленей. Вот и все, что нам нужно.
— Ты говоришь правду, — поддержала ее старая миссис Ягода, — но все-таки я рада, что мой сын уезжал на юг, в далекую страну белых, потому что то, чему он там научился, полезно. Он умеет писать, как они, и читать написанное. Он торговец и умеет купить и продать. Он выше вождей, потому что они приходят к нему за советом.
— Мне кажется, — заметил я, — что следовало отправить вместе с ними Нэтаки.
— Вы только послушайте его! — воскликнула она и, схватив меня за плечо, столкнула с тропы. — Как будто он сам не может учить меня. Но он не хочет, хотя я просила его об этом сотни раз.
Нэтаки всегда огорчалась, что не умеет говорить по-английски. Я не учил ее, так как с первой встречи понял, что она никогда не сможет овладеть произношением некоторых наших согласных в особенности б, ф, л, р — эти звуки совершенно чужды языку черноногих. Чем слышать, как она неправильно говорит на нашем языке, я предпочел, чтобы она на нем совсем не говорила. К тому же я умел говорить на ее языке и с течением времени пользовался им все более и более бегло и считал, что нам достаточно общества друг друга. Я не думал, что нам когда-нибудь придется часто бывать в обществе белых, особенно белых женщин. Большинство последних, живших в пограничных районах, ненавидело индианок, особенно жен белых; в равной степени они ненавидели и белых, женатых на индианках, и не упускали случая показать свое отношение ко всем им.
Ягода очень остро сознавал это и временами бывал просто болен из-за оскорблений, которые ему наносили. Один единственный раз, вскоре после отъезда Эштона с опекаемой им девочкой, он рассказал мне об одном таком случае. Мне кажется, что история эта во многих отношениях своеобразна патетична. Она так врезалась мне в память, что я могу повторить его рассказ слово в слово.
«Когда я был еще ребенком, — сказал он, — мой отец, как я вспоминаю, часто упоминал о принадлежавшей ему ферме в Миссури. Оставив службу в Американской пушной компании, он стал независимым торговцем и почти ежегодно ездил в Сент-Луис для сбыта мехов. Постепенно его пребывание становилось все продолжительнее, и наконец он совсем прекратил занятие торговлей и остался на юге, на своей ферме, лишь изредка навещая нас. Несмотря на молодость, я чувствовал сильное желание самому стать торговцем и усердно работал у тех, к кому отец помещал меня, начиная с майора Доусона, служившего здесь начальником фактории Компании. Хоть это и нескромно, но могу сказать, что я делал довольно быстрые успехи, более быстрые, чем рассчитывал мой отец и он намеревался со временем отправить меня учиться дальше в школу, в Штатах.